— Кайф какой! — восхищенно произнесла Танька после третьего глотка. Кофе был сварен с пряностями. — Сашка, я тебя обожаю!
— Да врешь ты все… — усмехнулся Саша. — Ни капельки ты меня не любишь. Ты любишь мой кофе.
— Как ты догадался?
— У тебя на жадной морде все явственно написано. Большими буквами.
— Ничего. Я тебя потом полюблю. В лаборатории Скиннера, — в шутку пообещала Танька.
Саша поморщился:
— Совсем не смешно.
— Ну, извини, — пожала плечами Танька. — Что сегодня делать будем?
— Гулять, жарить шашлыки, спать. В общем, отдыхать. Еще некоторые будут учиться стрелять из пистолета.
— Да я умею. Из спортивного, ну еще из ПМ чуть-чуть. Я в тире занималась в прошлом году.
— Вот заодно и проверим.
Они долго бродили по ельнику, уже кое-где присыпанному снегом. Земля промерзла накрепко, и грязь под ногами хлюпала только в низинках. Лес Таньке не понравился — был он мрачным, чужим и недружелюбным. Зато в середине его скрывалось маленькое озерцо, только по краям тронутое коркой льда. С очень чистой водой — приглядевшись, можно было увидеть коряги и корни водорослей на дне. Еще Танька углядела длинную ленивую рыбу, проплывающую под корягой, и обрадовалась.
— Это мы хоть в какой области? — полюбопытствовала Танька, найдя на тропинке след, подозрительно напоминающий волчий.
— Во Владимирской, — ответил Саша. — А что?
— Да редкостная глухомань… Даже не верится. Откуда у тебя этот дом?
— Наследство от деда.
Саша достал из кармана заранее припасенную жестянку, положил ее на пень, протянул Таньке огромный пистолет киношного вида. Она задумчиво взвесила оружие в руке. Было тяжело и неудобно.
— А это как зовут?
— Глок.
— Вот ты какой, северный олень… — с уважением еще раз оглядела пистолет Танька. — Давно были о вас наслышаны…
Саша отвел ее шагов на двадцать:
— Ну-с, прошу…
Танька прицелилась, встав в спортивную стойку — развернувшись к мишени почти что спиной и вывернув руку назад.
— Нет, — сказал Саша. — Так не пойдет. Положи пистолет в карман. Теперь выхватывай и сразу же стреляй по банке.
Танька выстрелила и, разумеется, промахнулась. Отдача была нефиговая — она чуть не упала.
— Не останавливайся! Пали, пока не попадешь!
Попала она с третьего выстрела, причем уже второй пришелся в пень, сантиметра на три ниже жестянки.
— А хорошо! — удивленно сказал Саша. — Теперь то же самое, только вон по той елке. На уровне живота человека.
Танька трижды обстреляла елки, каждый раз перед тем пряча пистолет в карман. На третий раз Саша заставил ее сначала пробежаться, а потом сделать первый выстрел, еще не до конца остановившись. К ее превеликому изумлению, третья пуля попала-таки в ствол.
— Оружие тебе в руки давать можно. Если, конечно, не побоишься выстрелить в человека, — подвел итог Саша.
— Не побоюсь… — пожала плечами Танька. — Хороший человек ко мне под пулю не полезет, плохого не жалко.
— Посмотрим… — неопределенно пожал плечами Саша.
— Не веришь? — обиделась Танька. — Ну и напрасно.
— Не замерзла? — у Саши была потрясающая манера игнорировать ее мелкие обиды и недовольства, и Таньке это нравилось. Он прекрасно чувствовал разницу между тем, что ее действительно задевает, и тем, на что она обижается скорее для поддержания беседы.
— Нет пока, а что?
— Да пойдем домой… вроде нагулялись уже.
Назад возвращались не меньше часа — так далеко вглубь леса они успели зайти. В доме, едва успев снять ботинки, Танька помчалась ставить чайник и рассыпать по кружкам заварку. Все-таки она порядком замерзла, хотя замечательная куртка спасала от мороза. Но у Таньки были не очень хорошие сосуды, а потому всю жизнь мерзли руки и ноги, с этим ничего нельзя было поделать даже в самой теплой одежде. Она могла замерзнуть даже посреди лета. Грея руки о бок чайника, Танька приплясывала с одной полуотмерзшей ноги на другую и вполголоса ругала «мерз-зззкую з-зззиму». Не выдержав ее страданий, Саша раскопал где-то шерстяные носки. Носки больше кололись, чем грели, но все-таки было теплее.
Ароматизированный земляникой чай был замечательно крепким и душистым. Танька поставила себе в уме «пятерку». Саша тоже оценил ее старания, похвалив за верно отмеренное количество заварки. Отогревшись, они выползли во двор, где Саша умело развел огонь в мангале.
— Шашлык будет из сарделек, ибо приличного мяса в магазине не было. Но сардельки хорошие.
Оказывается, был уже вечер — темнело. От мангала шло тепло, сардельки, насаженные на шампур вперемешку с помидорами и ломтиками черного хлеба, румянились и шкворчали. Танька притащила гитару, стала играть. Руки на холоде почему-то не мерзли, хотя временами она сбивалась. Запивали шашлык чаем из термоса, передавая его друг другу.
— Завтра в Москву, — неожиданно сказал Саша в перерыве между песнями.
— Почему завтра?
Саша пожал плечами. Танька вздохнула, но промолчала. Уезжать не хотелось. К ней вдруг пришло «прозрачное» настроение, не оставлявшее ее летом в Ростове. Она знала, что дальше будет только плохое, что эти два дня на даче она будет вспоминать долго, и уже навсегда уйдет возможность беседовать, сидя у огня, вкусный травяной чай в термосе, теплая улыбка Саши. Будущее уже прописано где-то в небесных скрижалях, дурное, кровавое и жестокое будущее. И прятаться от него бесполезно.
Танька поежилась под курткой, прикусила губу.
— Не езди со мной в Москву… — тихо сказала она.
— Почему? — тревожно посмотрел на нее Саша.
— Тебя там убьют, — еще тише сказала Танька, надеясь, что ее не услышат.
Саша услышал. Он на минуту перевел взгляд на прогорающие угли, чему-то улыбнулся.
— Делай что должно, и будь что будет, — легко и уверенно сказал он, поднимая на Таньку глаза.
Таньке стало горько и светло одновременно.
— Ну почему же мы такие сумасшедшие… — криво улыбаясь, сказала она. Саша молча положил руку ей на плечо. Вечер поздней осени обнимал их, и казалось, что вокруг сплетается невидимая и непреодолимая сеть, в которой все уже решено и отмерено. И Таньке вдруг захотелось самой сделать шаг навстречу этой предопределенности, покориться судьбе. Захотелось — и тут же стало стыдно этой минутной слабости. Любую сеть стоило рвать безжалостно, даже если она вела к счастью.
В эту ночь ветер как-то особенно противно стонал во дворе. Тревожный ночной ветер разгонял Танькино настроение до немыслимой скорости. Она лежала на спине, раскинув руки, полуприкрыв глаза, и чувствовала себя этим ветром, несущимся над ночным лесом, над дорогами и домами, с единственной целью — разбиться с воем о темное окно в маленьком теплом доме и последним прикосновением выстудить из него все то, что так дорого тем, кто пытался укрыться за стенами. В голове было так темно и мрачно, словно туда налили чернил. Или туши — густой и липкой художественной туши. В эту ночь хотелось резать вены осколком стекла, чтобы равнодушно следить за тем, как каплет с запястья кровь.
Устав думать о смерти и самоубийстве, Танька завернулась в плед и отправилась спать под бок к Саше. Когда она прижалась к его широкой спине, стало немного легче. Но общее ощущение, пред-знание
