Больше того, еще в 1755 году 20?летний Джон Адамс писал одному своему другу, что, вероятно, «главный центр империи» переместится-таки в Америку. «Это представляется мне весьма правдоподобным», — заявил он, — стоит лишь нам избавиться от французской угрозы, ибо очевидно, что «наш народ… в следующем столетии превзойдет по численности самое Англию. А если дело обернется таким образом, — продолжал он, — то, поскольку в наших руках, я вправе утверждать, находятся все материалы, необходимые для оснащения флота нации, нам легко будет добиться владычества на море; а тогда уже объединенные силы всей Европы не смогут нас покорить». И юный Адамс писал далее в своем замечательном письме: «Единственный способ помешать нам подняться в свою защиту, так это разъединить нас. Divide et impera[26]. Держать нас в обособленных колониях…»
И надо сказать, что именно такое наставление давали наиболее проницательные деятели английской колониальной администрации. Так, Томас Паунэлл, который в 1750 году занимал пост секретаря губернатора Нью-Йорка и сам был губернатором Массачусетса, а затем Южной Каролины, утверждал в своем основном труде «Управление колониями» (1764 год), что «для сохранения империи необходимо держать их [колонии] разобщенными и независимыми друг от друга».
II. Попытки объединения
И в то же самое время ряд административных проблем толкал Англию на путь попыток объединения аппарата колониального управления. Усилия эти предпринимались с целью урезать местную автономию, склонную поощрять сепаратизм и мягкое применение законов; в то же время они представляли собой откровенную попытку сделать свое господство над колониями и более действенным и экономически более выгодным. Первые шаги в этом направлении восходят еще к XVII столетию — здесь следует назвать попытку объединения, предпринятую в правление Андроса, — и тянутся по крайней мере до конгресса в Олбани 1754 года, где, однако, налицо уже явные признаки большей инициативы со стороны самих колоний.
Дело в том, что в данном вопросе был переплетен целый комплекс мотивов и чувств. Колонии склонны были отвергать любую попытку объединения, которая казалась подсказанной английскими интересами, из страха, что усиление централизации будет означать и усиление тирании. В то же время ряд общих интересов связывал колонистов воедино, на почве чего многократно выдвигались предложения организационного единства (выдающимся примером этого рода являются взгляды Бенджамина Франклина), но тут уже англичане, несмотря на то что они, казалось, выступали в пользу централизации и даже настаивали на ней, обычно занимали враждебную позицию. Во всех случаях решает сущность, а не форма.
На протяжении всей колониальной истории, несмотря на ревностное стремление колоний к самостоятельности, существовала также постоянная тенденция к единству и сотрудничеству, являющаяся одновременно и проявлением и источником процесса роста нации. Особенно справедливо это, как мы уже отмечали, в отношении массовых революционных и повстанческих движений колониального периода. Факт этот настолько поразителен, что Чарлз М. Эндрюс во введении к своей бесценной коллекции — «Рассказы о восстаниях» — заметил: «Нельзя изучать восстания как нечто целое, не подметив взаимной зависимости одной колонии от другой». Так, в беспорядках, происходивших на территории Северной Каролины (в Олбемарле) принимали участи жители Новой Англии; в рядах участников движения Бэкона мы видим колонистов из Северной Каролины; волнения в Виргинии и Мэриленде во всех своих проявлениях характеризовались совместной активностью населения обеих колоний; восстание Лейслера вызвало переписку и взаимное общение его сторонников с жителями Массачусетса, Мэриленда и Коннектикута; и именно бостонские приверженцы Лейслера добились от парламента снятия с него обвинения в государственной измене.
С ростом колоний развилось крепнущее чувство не только самостоятельности, но и независимости. Появились дороги, связывавшие вместе колонии, а к 1739 году отличные почтовые тракты шли от Портсмута (Нью-Гэмпшир) до Чарлстона (Южная Каролина). Было очень много случаев взаимных посещений и даже взаимных браков жителей различных колоний; имели место также многочисленные случаи переезда из одной колонии в другую, так что вовсе не считалось чем-то необычным, когда члены той или иной семьи в течение одного лишь десятилетия проживали в двух или даже трех колониях и все-таки чувствовали себя жителями чего-то, являвшегося действительно единым — являвшегося американским.
Начиная с Гарвардского университета, основанного в 1636 году, и колледжа Вильгельма и Марии, открытого в 1693 году, во всех колониях возникли университетские колледжи, построенные по образцу английских; однако в силу условий, специфических для колоний, «уже к середине XVIII столетия, — пишет Ричард Гофштадтер, — сложилась американская система университетского образования, отличная не только от английских образцов, с которыми американцы были лучше всего знакомы, но и от всех иных существовавших где-либо в мире»2.
К этому времени в колониях действовал уже ряд других университетских колледжей, помимо двух первых ласточек; среди них надо назвать Иейльский (1701 год), Принстонский (1746 год), колледж короля (1754 год, позднее Колумбийский), Филадельфийский (1755 год, позднее Пенсильванский университет), Браунский (1764 год), колледж королевы (1766 год, позднее Ратгерзский) и Дартмутский (1769 год). В каждое из этих заведений стекались студенты не только из непосредственной округи, но и из соседних и даже отдаленных колоний, так что растущие слои американской интеллигенции с первых шагов своей учебы опирались не только на местный опыт.
Был основан ряд профессиональных и культурных организаций, вроде Американского философского общества и Американского медицинского общества. Оба они объединяли активных членов, рассеянных от Джорджии до Новой Англии, которые переписывались между собой и посещали друг друга3.
III. «Новизна» Нового света
Необходимо также помнить, что новизна Америки проистекала не только из того факта, что она была новой — Новым светом, — но и из факта (который, кстати, подразумевался в самом представлении об Америке как Новом свете), что многие приезжали сюда с обдуманным намерением создать нечто новое по сравнению с условиями, существовавшими в Европе. При этом речь шла не только о том, чтобы начать жизнь сызнова или попытать счастья, — соображения, игравшие достаточно значительную роль. Речь шла также о сознательном планировании и организации, об обдуманном стремлении создать отличный образ жизни, что было справедливо, например, в отношении основателей Массачусетса, Род-Айленда, Пенсильвании и Джорджии.
И даже старое приобретало здесь новый смысл и новый характер — именно потому, что оно оказывалось здесь. Так, в некоторых колониях была утверждена англиканская церковь, но ни в одной из них не было епископов, и хотя Лондон желал американского епископата, колонисты не желали и не ввели его. Факт этот отражал бо?льшую независимость и автономность англиканской церкви в колониях по сравнению с «такой же» церковью в Англии. А приходские общины, особенно в Виргинии, коренным образом отличались от аналогичных организаций в метрополии и обладали большей властью, нежели они.
В Новом свете, как и в Англии, для того чтобы стать избирателем, требовалось владеть земельной собственностью, но в Англии это требование означало гораздо бо?льшие ограничения, нежели в колониях, и это различие оказывало огромное воздействие на характер политической жизни в колониях, который уже поэтому стал во многом отличаться от характера политической жизни в Англии. Сходным образом в условиях Нового света (где в связи с постоянным стремлением колонистов к территориальной сплоченности, а также в связи с тем, что соседская близость была необходимым условием существования) никогда не развилось ничего подобного «закулисному» представительству в различных органах управления — обыденному явлению в Англии. В колониях от имени той или иной области говорили те, кто проживал в ней, и это стало
