которые хотели верховодить, было соперничество и борьба за оружие… были и предатели.
Но те, кто оставался, зная, на что они идут, как Ги или Марсель, никогда не сомневались, что добровольное самоотречение будет длиться еще долго… У них было время познакомиться, поговорить, научиться уважать друг друга. Ги расспрашивал Марселя о жизни в тюрьме. Но его коробило, что Марсель постоянно говорит о политике.
– Зачем ты примешиваешь ко всему политику? – спрашивал он.
Марсель только с раздражением передергивал плечами. Их словарь не совсем совпадал.
Вот Элизе, тот не боялся политики, он занялся бы политикой и в пользу Республики, и в пользу кого угодно, лишь бы мог выступать, срывать аплодисменты… Но в П., только подумайте, в П.! Ничто не имело смысла в этом проклятом захолустье.
Однако нельзя сказать, что там ничего не происходило. С некоторых пор там бывали тайные совещания. Мелькали пришлые люди. Никому не знакомые лица. Какие-то чужаки жили в маленьком доме за кладбищем, говорили, будто это евреи. Несколько юношей исчезли. Как-то раз Элизе сказал, что он, мол, не понимает – почему люди так боятся попасть в Германию, уж наверное там повеселее, чем в П., и заработал увесистую оплеуху от итальянского дровосека, того, что носил кашне из желто-зеленой тряпки. Чего же он ждет, этот Элизе, и сам не едет в Германию, если ему не терпится? Так-то оно так; но дело в том, что ни для бошей, ни для англичан он не желал рано вставать, утруждать себя, работать…
Теперь по соседству с П. обосновались макизары. В большом доме папаши Рапена, в сторону башни С. На маленьком проселке, за которым уже никто не следил, внизу под башней. Просто роскошное маки. Совсем не такое, как у Ги и Марселя. Почти легальное. Люди говорили: это «молодежь Маршала» и хитро подмигивали. Их начальники ходили по фермам за продовольствием и платили щедрой рукой. Среди них был художник, он расписал фресками столовую. У них был даже мотоцикл. Они еще не перешли к действиям. У них там ни в чем не было недостатка. Даже в оружии, но им еще не пользовались… Так продолжалось три или четыре месяца. В П. молодежь между собой только о них и говорила. Рассказывали, что у этих маки- заров есть сообщники даже в префектуре. Показывали на высокого парня в очках, с голыми коленками; дескать, это сын председателя Торговой палаты… В сторону башни С. часто проезжали какие-то машины, а в них господа, похожие на офицеров в штатском. Элизе частенько бродил в этих местах. Ведь это было его ремесло, разве нет? Разнюхивать, что происходит. Уж коли ты связан с тайной полицией…
– Заткнись, – говорила ему сестра, – мне тошно тебя слушать.
Пусть себе пожимает плечами. Посмотрим, посмотрим…
Как-то утром загрохотали грузовики, люди выбежали на улицы П. Боши… Они спрашивали дорогу на С. Надо предупредить макизаров. Велосипедист помчался прямиком по самой короткой тропинке. Элизе смотрел на проезжающую колонну: первой шла черная легковая машина с двумя французами, за ней самоходная пушка, а затем грузовики, набитые солдатами, наверно сотни две, с автоматами наперевес, готовыми открыть стрельбу… Сила! Эх, рядом с этими типами чего стоят жалкие хвастуны из П. Уж с ними-то шутки плохи. Он тихонько посмеивался над испуганными женщинами, притаившимися за ставнями: а еще хорохорились…
Макизары успели скрыться, правда потеряв часть оружия и радиопередатчик, но все же… А дом папаши Рапена они обстреливали целый час, эти боши. Но не приближались к нему. Они его развалили, подожгли все, что от него осталось, и только тут расчухали, что в нем никого нет. Тогда на всякий случай убили старика, стоявшего за деревом метрах в трехстах и смотревшего на весь этот спектакль.
П. был терроризован. Но все же не настолько, чтобы не поставить на место Элизе за неосторожное замечание по поводу сгоревших фресок; один из сыновей Рапена влепил ему пощечину. Не повезло Элизе: в тот раз схлопотал от Мартини, а сегодня… Этот врунишка сам не знает, что мелет. Во всяком случае, когда твою халупу сожгли, у тебя нет охоты слушать поучения такого сопляка. Нет, вы слышали, что он сказал? Что заслужил, говорит, то и получил…
Много раз группе Марселя и Ги приходилось тоже менять убежище. Замеченный по соседству полицай, предостережение, полученное из Баланса… Не простое это дело – каждый раз находить подходящее убежище, выходы из которого легко охранять, чтобы не оказаться в ловушке, и где бы не слишком разгуливал ветер. Наступили холода. Иногда выпадал снег.
Для Ги Марсель был словно книгой, рассказывающей о чужой стране. Как-то Ги сказал ему об этом. После той вылазки, что так плохо обернулась, когда жандармы стреляли в них и подбили маленького Бернара.
– Однако, – сказал Марсель, – мы – это тоже Франция…
Пришлось с этим согласиться, как и с тем, что Франция – не только соборы и просторные дома с натертой до блеска мебелью. Франция также страна самой обычной нищеты, шахт, лачуг, дымных бараков, страна тех людей, каких Ги видел раньше только издали; у них был с Ги, конечно, не совсем одинаковый словарь, но и они, хотя и на свой лад, понимали, что значит величие. Взять хотя бы Бернара. Что толкнуло его к ним? Маленький человечек никогда не боялся трудностей, вставал раньше всех и заступал на дежурство, когда его никто не просил… Никто бы не поверил, что до войны он был бухгалтером. Для бухгалтера у него были сильные руки. У нас, видимо, неправильное представление о бухгалтерах… Они увезли его ночью в своем грузовичке… как Жерара тогда утром на болоте, когда стонали кулики.
Бернара заменили другим. Их все же одиннадцать. Они не считались с опасностью ни днем, ни в бессонные ночи. Однажды к ним пришел человек. Уполномоченный из центра. И повел очень серьезный разговор. Их просили выполнить особую работу. Сначала они упирались. Тогда тот, здоровый краснощекий тип с седеющими волосами и крепким затылком, в темной полотняной рубашке, ее ворот, казалось, вот-вот задушит его, объяснил им, как обстоит дело. Кто-нибудь должен выполнить эту работу. Если бы у всех были слабые нервы… В таких случаях на карту поставлена всеобщая безопасность. У них ничего не предпринимают, если все не уверены, что это необходимо, только когда есть точные доказательства. Их группа на хорошем счету, она работает серьезно. Считают, что на нее молено положиться. Франция. Он ушел. Они согласились. Да разве можно было не согласиться? И Ги был согласен, но спать не мог. Ночью, когда он встал, потому что замерз, огонь затухал, а товарищи, завернувшись в одеяла, мерно дышали во сне, он увидел Марселя, стоявшего на часах и глядевшего на него.
– Ты тоже думаешь об этом? – шепнул он.
– Да, – ответил тот, – но не так, как ты.
Этот Мартини, итальянец, когда за ним приехали боши – шесть человек на машине, – ушел от них прямо из-под носа: они его не знали в лицо. Он был у пекаря в П. и вышел от него, скручивая сигарету. Это была старая история: после вольта Муссолини в газетах появился призыв к итальянцам, они должны явиться в Валанс, то ли чтобы завербоваться, то ли… поди знай для чего? Итальянец оставался на месте и спокойно валил себе деревья. Одиночество, надо думать, было ему в тягость, говорили, что он известный юбочник.
