Сколько ни затягивай обратную дорогу, как ни кружи переулками, как ни пропускай без поцелуя ни один фонарь, рано или поздно расставаться приходится, и пара сворачивает в подворотню.
И тут же – как им только не скучно, не лень было дожидаться, да еще тихо, не выдавая себя! – несколько теней перекрывают арку и с той и с другой стороны. Зачем? Убегать бы Мазепа не стал. Впрочем, где им понять гордую душу молодого шляхтича! Меряют исключительно по себе. Ну дальше тексты, приколы, как там это бывает, мат. Девочку отсылают, она сопротивляется.
– Иди! – кричит Мазепа. – Иди! Ничего со мной не сделается! Они трусы! Я первому же глаза выткну!.. – и принимает стойку, растопыривает пальцы, средний и указательный.
Но куда там! Это только у Бельмондо в кино получается раскидать десяток-другой шпаны. Пока Мазепа изготавливается, на него нападают сзади, валят, берут в кольцо и – какие уж тут глаза выткнуть, свои б уберечь – колотят ногами по чему ни попало.
Красавица с пронзительным визгом бежит через ночной двор, который и виду не подает, что слышит визг, колотит в окно первого этажа флигелька в глубине.
В комнате зажигается свет. Двадцатилетний парень, похожий на красавицу, как брат бывает похож на сестру, и на покойного директора «Трембиты», как сын бывает похож на отца, появляется – неглиже: черные трусы, синяя майка, – в перекрещенной раме окна, толкает ее…
– Убивают! Богдана убивают!
Брат одним махом перелетает подоконник, несется вместе с сестрою к арке, под сводами которой, в сущности, бьют уже не Мазепу, а его бесчувственное тело…
– Что же дальше? – сама у себя спрашивает Алина. – Неужели как в кино? Или повылазили-таки из квартир сонные бугаи-работяги, пришли на выручку? Нет это вот вряд ли. Что же все-таки дальше?
Гадючник у железной дороги
– Д дальше? – нетвердо, заплетающимся языком переспросила опустившаяся алкоголичка лет пятидесяти, в которой только весьма извращенное воображение способно узнать ту юную, гордую красавицу. – Д-дальше – К-коляня свистнул…
– Свистнул? – не очень сообразила Алина.
– Ага, – подтвердила бывшая красотка. – Вот так, – и оперевшись локтями о грязную, в пивных лужицах, в рыбной чешуе пластиковую столешницу, вставила, в рот два пальца и зашипела. – В общем, не важно, – резюмировала, удостоверившись, что свиста все равно не получится.
– И что же? Они послушались? – позволила себе Алина усомниться.
– Они-то? Как миленькие. Стоят – прям школьники, головы опустили. Один только залупнуться попытался, молоденький такой. Ты ж сам, – говорит, сказал! А Коляня ему: заткнись, мол, и матом, матом. Вот так вот приблизительно…
– Не надо, – поморщилась Алина. – Ради Бога, не надо!
– А-а-а… – протянула женщина и высунула язык. – Не нравится? Брезгуешь?
– Не нравится, – твердо согласилась Алина и как бы заново обвела взглядом жуткую эту пивную забегаловку на задворках. – А что Богдан?
– Что Богдан, спрашиваешь? Ты мне пивка еще принеси пару кружечек, а то совсем что-то память отшибает.
Алина брезгливо взяла за нечистые ручки порожнюю посуду, пошла к стойке.
– Б-богдан? А что Богдан?.. – бормотала меж тем алкоголичка.
«Ну да, – соображала Алина, стоя в очереди к крану, которым управлял молодой крепкий парень, сам явно непьющий. – Богдан был без сознания. Богдану потом впарили, что это Коляня его спас. – Алина и не заметила, как сама, мысленно во всяком случае, принялась употреблять жаргонные словечки. – На всю жизнь впарили! Привили чувство неистребимой благодарности. А как спас, как у него получилось – этими мелочами Мазепа не интересуется. Верит в сильного человека и считает, что все тому по плечу. И подружка, конечно, ничего не рассказала. Коляня отговорил. Припугнул. Хороша подружка… Не-ет, так запросто люди не спиваются».
Пива наконец налили. Алина, оберегая ношу, славировала между пошатывающимися мужиками. Былая красавица хватанула полкружки сразу, вытерла рукавом губы.
– И ничего у нас после этого с ним не склеилось. Богдан ходил, конечно. Гордый был… Сам себе доказывал, что не испугался. Коляня вокруг него и так вился, и эдак. Только все равно ничего у нас с Богданом не склеилось. А и чего могло быть? Мне семнадцать, ему пятнадцать. И семьи, можно сказать, разные. Воспитание. Красота красотою, а воспитание… – и алкоголичка значительно подняла указательный палец. – Потом родители увезли его куда-то. На лето… – Первая любовь допила пиво и добавила, следуя своей логике: – Я всегда знала, что его убьют.
– Кого? – испуганно спросила Алина. – Богдана?
– Коляню, Коляню… – усмехнулась первая любовь. – Богдан – непотопляемый. Заговоренный, – и отхлебнула из другой кружки. – Даже странно, что так поздно убили. Нарывался. Наглый был чересчур.
– Так вы, выходит, сейчас совсем одна? – Алина никак понять не могла, жалко ей эту несчастную или не жалко.
– А я и всегда совсем одна была, – равнодушно сообщила несчастная. – Ну подкинет он мне тыщу. Ну прогуляем ее…
– А кто убил, не догадываетесь?
– Я? – изумилась алкоголичка и ткнула себя в грудь. – Догадываюсь? – После чего пьяно, истерично, надолго расхохоталась. – Да если б всех, кто Коляню с удовольствием убил бы, собрать, они в эту расторацию не вместились бы…
– А может, тот, молоденький? – с нелогичной надеждой спросила Алина. – Ну который Коляне возразил…
– Тот? – снова расхохоталась женщина. – А чего? Может, и тот. Только навряд. Его и самого уже давно в живых нету…
Алина, впрочем, еще прежде чем спросить, понимала, что не тот.
Хохот первой любви перешел в истерику, в припадок. Алина тронула женщину за плечо, та не отреагировала, и Алина поняла, что, кажется, не жалко Ей самой даже как-то грустно стало оттого, что не жалко, но поделать она не могла ничего, разве что перед самой собою притвориться – Алина и притворилась.
– Я пойду, ладно? – спросила виновато, робко и, не дожидаясь окончания истерики первой любви, со всех ног побежала из гадючника – мимо каких-то облупленных железобетонных заборов, мимо железнодорожной насыпи, мимо, мимо, мимо…
Впрыгнула в «Оку». Спрятала лицо в ладони рук…
…Юная красавица склонилась над недвижимым Мазепою: жив ли?
…Молоденький парнишечка глядел на расходившегося Коляню не с укором даже – с изумлением: ты же сам, понял, сказал!
…Сам сказал!
…Сам.
– Нет! – встряхнулась Алина, включила мотор, – Не такой Мазепа человек, чтоб таиться, чтоб двадцать лет выжидать!
Тронулась, миновала два светофора и, остановившись у третьего, сама себе возразила:
– Но что-то в этом все равно есть!
Шухрат Ибрагимович выходит из-за портьеры
Автор вполне готов предположить, что Алина, увлеченная одновременно своей любовью и своим
