– Да уж говори все, как было, Коля, – уныло сказал Снесарев. – Мы игроки, – сказал Коломин.
– Понимаю, но почему вы не в армии. Кажется, идет война.
– Имею освобождение по здоровью, можете проверить. – Где вы служите? – Мы владельцы биржевой конторы. – Ясно. Что же дальше? – Несколько дней назад мы сильно проигрались. – Кому? – Зоммеру Анатолию. – Это тот, что управляющим у Рубина служит? – Да. – Значит, он и попросил вас? – Сказал: сделаете, спишу долг. – А проигрыш велик, если не секрет? – Полторы тысячи. Бахтин присвистнул.
– Солидно. Теперь давайте для порядка все это запишем. И, как ни прискорбно, господа, вам придется поскучать у нас пару деньков.
Ну вот, господин Рубин, деятель наш общественный, украшение Союза городов, вышли мы все-таки на тебя. Сначала Терлецкий, потом швейцар твой Кувалда, а теперь и красавчик Зоммер.
Если бы удалось потянуть нитку и соединить все последние дела по бриллиантам, да тебе Лимона предъявить. Надо попробовать.
А в это время другой Бахтин, уставший скептик, иронически ответил ему: «Давай пробуй, вылетишь в уездную полицию и будешь дожидаться пенсии где-нибудь в Урюпинске или Клину».
Но он не хотел слушать себя другого, который уже стал раздражать его своей усталостью, скептицизмом, неверием. Поэтому поднял телефонную трубку и назвал номер Немировского.
– У аппарата, – услышал он испуганный голос ювелира. – Это Бахтин, Борис Сергеевич.
– Где вы, голубчик Александр Петрович, мне без вас неспокойно очень.
– Скоро появлюсь, а пока не попросите ли вы к аппарату генерала? – Конечно, конечно.
– Ну, что тебе, Бахтин? – через минуту раздался в трубке сочный баритон Филиппова.
– Такое дело, Владимир Гаврилович, мы людей из «Стрелки» привезли, они на Зоммера показывают. – Интересно. А что тебе твой друг поведал? – Придут завтра в гости, завтра утром.
– Вот что, Саша, я здесь сам управлюсь. Как гостей встретим, я тебе телефонирую, ты сразу к красавцу поезжай, а то, не дай Бог, спугнем. – Я понял вас.
– Вот и хорошо, а пока за домом Рубина посмотрим.
Усов и Рубин обедали в «Эрмитаже». В знаменитом Лотошном кабинете, прислуживали два официанта, отец и сын, одетые на старомосковский манер: белоснежные рубашки и такие же штаны, подпоясанные кушаком.
– А все-таки Москва не Питер. Лучше здесь, уютнее, спокойней. А как кормят, – Рубин мелкими глотками выпил рюмку наливки. – Разве можно «Эрмитаж», «Славянский базар», «Тестова» сравнить со всякими там «Сиу» да «Медведем»?
– Не скажи, Гриша, – Усов орлино окинул стол, выбирая закуску, – здесь, конечно, и сытно, и вкусно, но там веселее.
– Хочешь веселья, поезжай в «Яр» или «Метрополь». – Рубин встал, подошел к зеркалу в дорогой раме, на амальгаме виднелись написанные алмазом автографы великих людей, гулявших в Лотошном.
– Вот станешь, Гриша, большим общественным деятелем, – усмехнулся Усов, – и распишешься на зеркале рядом с Родзянко и Шаляпиным. – А ты думаешь, Петя, не стану? – Думаю, нет. – Почему? – Да потому, что ты опять за старое взялся.
– Не взялся, Петя, а не бросал. Хорошие камни – мировая валюта. Доллар упадет, франк лопнет, а бриллиант и изумруд вечны. Ты, Петя, человек ученый, социализмом по молодости баловавшийся, неужели ты не видишь, что все к концу идет. Фронт трещит, мы на поставках гнилья миллионы наживаем. Только кому эти миллионы нужны? – В дело вкладывай.
– В дело! Недвижимость, ценные бумаги. Умные вы все больно! Когда все лопнет – бумаги в сортир, дело станет, а недвижимость сожгут. – Так уж и сожгут.
– Поверь. Мне ребята мои рассказывают, о чем солдатня да мастеровые говорят. Они пока затаились, ждут. Война же, сколько оружия на руках. – Гриша, тебе не подходит роль оракула.
– Правильно, говорильня – это ваша работа, только я не из купцов и университетских дипломов не получал. Я сам с самого дна… – Ты хочешь сказать, что ты народный герой.
– Да куда нам-то в герои. Просто вырос я среди нищеты, а образование на улицах получил.
– Вот и губит тебя твое образование. Почему ты деньги в «Лионский кредит» не кладешь?
– Да кладу, кладу и с потерей в Стокгольмский банк перевожу. – А камни свои? – И камни.
– Гриша, неужели при своих барышах ты эти вещи купить не можешь? – Не все, что мне нужно, продают. Поэтому беру. – Я боюсь, Гриша.
– Чего? Ты мой поверенный, занимаешься делом вполне легальным, кинофабрика, дома, дела в Союзе городов, так что сиди, Петя, и будь спокоен. Меня в этой стране никто не тронет.
– Слушай, Гриша, – Усов вскочил, взволнованно зашагал по ковру кабинета, – ты правда думаешь, что потрясения будут?
– Я, Петя, из Стокгольма ехал, так в Гельсингфорсе в соседнее купе сел некий господин. Между прочим, генерал. Умница, доложу тебе, необычайная.
– Умный генерал – это все равно что тифлисец трезвенник.
– А ты не смейся, генерал этот был некогда начальником охраны самого царя… – Спиридович? – Он самый. – Толковый мужик.
– Так он мне всю ночь рассказывал о господине Ульянове и его жизненном направлении и книжонку свою дал почитать о большевистской опасности…
– Его за эту книжонку, – усмехнулся Усов, – в ялтинские градоначальники перевели. – Значит, прав он был, – топнул ногой Рубин.
– Ну, какое тебе, Гриша, дело до этой книжки, до генерала Спиридовича и народного бунта? – Петя, я пятый год в Одессе хорошо помню.
– Конечно, – Усов положил себе в тарелку лососину, налил рюмку, – режим нынешний гнилой, он рухнет скоро и будет у нас конституционная монархия либо демократическая республика. А в том и другом случае собственность свята.
– Посмотрим, – Рубин сел к столу, – я больше на камни надеюсь, которые в Стокгольмском банке в сейфе лежат.
– Гриша, – тихо спросил Усов, – с Немировским твоя работа? – А какая тебе разница, Петя? – Большая, Гриша. Страшно мне.
– Опять ты об этом. Что случись, до тебя не доберутся. – Но имя! Имя, Гриша!
– С твоими деньгами с любым именем прожить можно.
Усов достал золотой, весь усыпанный мелкими алмазами портсигар, вынул папиросу, закурил.
– Гриша, а ты не боишься, что с тобой солидные люди перестанут дело иметь.
– А кого ты, Петя, солидными людьми называешь? Митьку Рубинштейна или Мануса? Да они такие же, как я. – По жадности, возможно, но по размаху…
– Да положил я на их размах, – перебил его Рубин. – Ты что думаешь, я здесь всю жизнь сидеть буду? Нет, брат. Кончится война, и мы с тобой в Америку… – Почему в Америку, а не в Париж?
– В Париже твоем размах не тот. Америка, там не спрашивают, откуда у тебя деньги. Нажил – значит прав. Да что мы все о грустном да о грустном, смотри, стол какой. Давай пообедаем в охотку. Ночью Бахтин пришел в Казанскую часть.
Помощник дежурного околоточный Мордвинов, спросонья вскочив, опрокинул на пол здоровенную медную чернильницу.
– Ты что это, братец, – засмеялся Бахтин, – во сне нечистого увидел? – Вроде того, господин надворный советник.
– Значит, съел ты, Мордвинов, что-то нехорошее.
– Да нет, господин надворный советник, – серьезно ответил околоточный, – я дома ужинаю. Война эта проклятая, везде гнильем торгуют.
– Тяжело, братец, но мирись с тяготами тыловой службы. – Вы все смеетесь. – Какой тут смех. В какой камере Снесарев? – Этот тип, что за вами числится? – Именно. – В шестой. – Я к нему пройду. – Сейчас городового позову.
Заспанный городовой, гремя ключами, открыл замок шестой камеры. В лицо ударил смрадный дух параши, пота, кислятины.
– Может, наверх его поднять, ваше благородие, – деликатно осведомился городовой.
