замужем за хорошим человеком, ветеринарным врачом. Живу с котом и вороной. – Как так?
– Подобрал на улице больного вороненка, выходил и выпустил, а он вернулся. Так и живем: кот по имени Пристав, да ворона по кличке Купчиха. Я сосед ваш. На Арбате проживаю, будет время, загляните, я редкую коллекцию собрал газетных вырезок о делах криминальных.
– Спасибо, непременно, а кормят здесь действительно отменно. Так что вы хотели мне сказать?
– Позвольте доложить, прежде чем вы пойдете к господину Коншину, я бы хотел все о его делах рассказать. Коншин в присутствии бывает крайне редко. Раза два-три в месяц, по понедельникам. Всеми делами заправляет его помощник Юрий Александрович Дергаусов. Человек весьма темный. Дергаусов его вторая фамилия, по жене. А настоящая – Титов. Служа по военно-интендантскому ведомству, привлекался к суду за растрату, но присяжными был оправдан. Из военных чиновников в чине титулярного уволен, дальше занимался делами самыми неказистыми, на бирже играл, туфтовый вексель учитывал, посредником был.
Он и вершил все дела по снабжению. У него четверо служащих, все как на подбор. Лидин Сергей Семенович, бывший театральный антрепренер; Пресняков Михаила Иванович, служил управляющим имением у Коншина; Губер Борис Маркович, ранее подвизалсякак коммивояжер, и Серегин Игорь Петрович, студент. Пошел добровольцем в вольноопределяющиеся. Был ранен, заработал солдатский Георгий, но с фронта не ушел, а поступил в полевой санитарный отряд Союза городов, опять ранение. Лично генералом Брусиловым награжден Анной четвертой степени на шашку. – Но это же военная награда.
– В том-то и дело. А генерал Брусилов счел, что Серегин ее заслужил. – Но он, видимо, вне подозрений?
– Если бы, – Кулик вздохнул, – мой агент сообщает, что Серегин ведет образ жизни весьма широкий, кабаки, пьянки, дама одна в Москве, известная Наталья Вылетаева, часто с ним бывает на людях. – Что за дама?
– Одна из самых дорогих содержанок московских. Сколько из-за нее скандалов по первопрестольной было. Не сосчитать.
Они обедали не торопясь, больше часу. Заглядывал в двери озабоченный хозяин.
Попивая чай, обсудили план завтрашних действий. Когда Бахтин полез за бумажником, Кулик закурил собственной набивки большую папиросу, сказал, усмехнувшись: – Не возьмет. – Чего не возьмет?
– Да денег, так что не старайтесь, Александр Петрович, у нас, не в столице живем, по- семейному.
Бахтин догадывался, что денег с них не возьмут или принесут смешной счет рублей в пять. Это не смущало его и не отягощало совесть. Издержки профессии. Надо сказать прямо, приятные издержки. Иногда он задумывался, можно ли считать себя порядочным человеком, принимая подобные подношения. Об этом он рассуждал и сегодня, шагая по бульвару к дому. Бахтин внутренне гордился, что никогда не брал взяток. Но между тем продукты присылали ему приставы за копейки, в некоторых ресторанах он вообще не платил. Просто не мог, хозяева наотрез отказывались брать деньги. Часы свои серебряные «Мозер» он купил за полцены.
Конечно это была скрытая форма взятки. Но именно так жила вся полиция от Варшавы до Сахалина. И не ему менять этот порядок.
Главное заключалось в другом: он никогда не обирал агентов, никому не помогал в темных делах и, если бы хозяин магазина, продавший ему часы, загремел по Уголовному уложению, то от Бахтина ему пощады бы не было. Но вместе с тем кабатчик Волков теперь имел полное право на внимательное к себе отношение, случись что с ним.
Нет, это был не подкуп, это были знаки взаимного внимания.
У самого дома перед Бахтиным вырос околоточный, поинтересовавшийся, не будет ли каких распоряжений.
Распоряжений не было, и околоточный с миром отбыл.
Чуть левее подъезда стоял городовой. При виде Бахтина он вытянулся во фрунт и гаркнул: – Здравия желаю, ваше высокоблагородие. – Здравствуй, братец. Ты чего здесь? – Пост, ваше высокоблагородие. – Ну, служи.
Бахтин вошел в подъезд мимо вытянувшегося швейцара и подумал, вот почему хозяин сдал ему квартиру по казенной цене.
За городового у входа он по-нынешним непростым временам сорвет с проживающих лишние деньжата.
Дома его встретили Луша и Мария Сергеевна. Подавая чай, старуха радостно поведала Бахтину, как хорошо ее встретили бакалейщик и зеленщик, а городовой, Игнат Петрович, помог донести покупки домой.
– Дождались, батюшка Александр Петрович, вышел ты в люди, совсем как пристав стал.
Должность пристава казалась Марии Сергеевне несбыточным человеческим счастьем.
Бахтин выпил чаю и пошел в кабинет. Убирая в шкаф парадный сюртук, висящий на спинке стула, он с тоской подумал, что ему теперь придется часто надевать форму. И порадовался, что уезжая в командировку в занятый армией Львов для налаживания там сыскной службы, получил полевое офицерское обмундирование, в котором нынче ходили почти все полицейские офицеры, имевшие армейские чины.
Бахтин попросил Марию Сергеевну достать все это из сундука, отгладить и пришить новые погоны. Вот на этом и закончился его второй день в Москве. Накинув серую офицерскую шинель, он вышел на балкон и закурил.
К ночи заметно похолодало. Под ним лежали золотистые огоньки Москвы.
Угадывались бульвары и Знаменка, его сердцу милая, световой полосочкой утыкалась в мост через Москву-реку. Прошел по бульварам трамвай, заискрил голубыми яркими вспышками.
Сколько лет минуло с той поры, когда, побывав на могиле у матушки, он с тощим чемоданом- портпледом сел в третий класс поезда Москва – Санкт-Петербург. И вот опять он здесь. За спиной Петербург, Париж, Варшава, Львов, Ковно, Женева. Это только крупные, значимые в его понимании города. А сколько небольших городков осталось в прежней жизни. Он вернулся в Москву победителем. Он сделал все, что мог, чтобы уехавший в третьем классе юноша приехал в международном вагоне. Так почему же он не чувствует острого счастья победы? Да потому, что никакой виктории не было. И погоны на шинели не любимые военные, а чиновничьи, полицейские.
Вот эти-то погоны и стали замком, навсегда запершим для него дверь в общество. О нем много писали газеты. Репортеры относились к Бахтину с симпатией, прежде всего за то, что он понимал их каторжную работу. О его успехах судачили в модных гостиных, рассказы об убийствах, крупных мошенничествах становились своеобразным острым соусом, приправой повседневным, надоевшим сплетням.
О нем говорили, но никогда не приглашали. Пробиться в общество была одна возможность – перейти в министерство. Но туда его никто не звал. Для общества он был полицейским, чем-то вроде дворника, метущего двор, или ассенизатора.
Он был сыщиком, а общество мало волновали нюансы. Для них что политический, что уголовный сыск считался делом неприличным.
Видимо, оставшись в вакууме, он так и не обзавелся теплой компанией. С сослуживцами как-то не получалось. Скучно ему было. Любовь к Лене Глебовой ушла. Вернее, не любовь, а жгучая память о ней. Видимо, действительно вечность в незаконченности, а ее последний визит к нему словно точку поставил в их отношениях.
Теперь только он начал понимать, что Ирина Нечволодова была единственной женщиной, необходимой ему. Она безропотно ждала его одного слова. А он, внутренне погруженный в воспоминания, воспринимал Иринино чувство без должного внимания.
Вот она и уехала в Лион. А он остался один. Разве все те, короткие, иногда даже яркие, связи, так свойственные одиноким мужчинам; могли заменить ему любовь и внимание Ирины.
Пришло время и остался он с кошкой Лушей и старухой Марией Сергеевной. Дометался, дочитался книжек.
А все-таки он замерз. Бахтин ушел в кабинет, сбросил шинель и начал раздеваться.
