так? Так. Я рад, что вы согласны. Но запомните, Санин Женя, что даже паспорт, который вы получите через год, не даст вам права распоряжаться жизнью других людей. Вот здесь главное ваше нарушение, Санин Женя. Вы посадили на багажник пацана и, стало быть, рисковали не только своей головой, но и головой приятеля. Какое вы имеете право рисковать чужой головой, Евгений Санин, если вы даже собственной еще не распоряжаетесь?
— Почему ж это собственной не...
— А потому, что мопед вам купил папа, вот почему! — отрезал Мокеев, уже начиная сердиться на этого Женю, привыкшего задираться и ставить на своем. Он и дома, наверное, канючит, и любящий папа выдал ему мопед за двести рублей то ли на радость, то ль на погибель...
— Вот что, Санин Евгений. Поскольку я вам говорю одно, а вы там про себя мните нечто другое, приходите-ка за мопедом с папой.
— В командировке он.
— Тогда с матерью.
— Она с ним уехала.
— Так. Вместе, значит, уехали?
— Вместе.
— У вас что, большая семья? Кто из детей, кроме вас, Женя?
— Сестра еще, в первом классе.
— Так. Ну что ж, мне торопиться некуда. Мопед арестован, вы можете быть свободны. Приедет отец — милости прошу за мопедом и на душеспасительную беседу. Желательно в мое дежурство, после праздников, ясно?
— Да.
— Иди, Женя, корми сестренку.
Санин Женя потоптался и ушел. «До свидания» не сказал — не до того Жене Санину.
— Расстроил человека, — сказал Мокееву Олег.
— Кто его знает! У меня впечатление такое, что я сам больше расстроился, — сказал Мокеев. — Веришь, я как вижу, пацан на улице падает или просто спотыкается, у меня в паху холодит, будто сам валюсь. Раньше не было, а как сына вырастил — холодит. Своему я мопеда не куплю, это уж будьте спокойны.
— Что так?
— А так, баловство. Денег не жалко, но ведь и дорого по нашим-то прибылям. Я, понимаешь, боюсь своего парня испортить. Вольной валюты ему не даю. Валя в школе тоже не ахти какие тысячи зашибает, очень не разойдешься. А сам я в четырнадцать лет шестьсот рублей домой приносил, копейка в копейку. Семь классов окончил и — работать. В совхозе мать счетоводом работала, рублей семьсот приносила — деньги еще старые были, — Да я — шестьсот. Воду возил от речки. Бочка круглая, лошадь старая, подъем крутой. В речку загонишь телегу задним ходом — да черпаком, черпаком! А черпак ведерный — наломаешься, пока бочку нацедишь... А в гору заскрипит телега да вода из горловины побежит — веришь, так бы ладонями и собрал обратно, да. А ты говоришь — мопед... Самое выгодное дело было, но меня только через год к нему допустили — камень ломать. Бригада была, мы этот камень там же, у речки, ломали — на берегу, из обрыва. Потом известь из него производили... Он такими плитами ломался, так мы, пацаны, эти плиты на телегу по двое, по трое кидали, враскачку. Поворочал я всласть. И про мопеды, знаешь, Олег, не было про мопеды разговору...
Мокеев поводил пальцем по стеклу на столе. Под стеклом лежала телеграмма отца.
— Теперь время другое, — сказал Ростислав Яковлевич, — Благо, понимаешь, состояние растет...
— Другое, — согласился Мокеев, — кто спорит. Но я так понимаю, Яклич, что для всякого состояния у нас должен быть один закон: удовольствие пусть вперед работы не забегает. Иначе мы себя испортим.
— Это так, — сказал Яклич.
Вошел Суржин, или, как в ГАИ все его звали, лейтенант Володя. Было еще два Володи; все Андреевичи, Этот был лейтенантом Володей, в отличие от двух капитанов.
Лейтенант Володя был старым приятелем Мокеева, занимался он дорогами, строителями, неурядицами и непрерывным улучшением организации движения. Улучшение это всегда во что-нибудь упиралось, часто в непредвиденное. Лейтенант Володя каждый раз, встречая административное препятствие, удивлялся искренне, по-детски. Он горячо доказывал «смысловую сторону вопроса», смешно разводил руками, когда его не понимали или делали вид, что не понимают. Потом, немного остыв, лейтенант Володя приступал к длительной осаде, готовил убедительные письма в инстанции — о «смысловой стороне проблемы», — подшивал ответы, составлял графики, вычерчивал схемы — словом, как он выражался, «развивал и двигал». Наверняка и теперь лейтенант Володя развивает и двигает какое- нибудь очередное и очевидное дело, и сейчас просто зашел поплакаться старому приятелю в жилетку.
— Привет, — сказал лейтенант Володя, — привет дежурной службе. Как несете?
— Хорошо несем, — ответил помощник Олег.
— Пока тихо, — сказал Мокеев. — Привет, смысловая сторона.
Этого хватило, чтоб лейтенант Володя завелся:
— Да откуда смысл!.. — Он отмахнулся. — На стыке проспекта Свободы и Калинина эти кусты идиотские никак не вырублю... И не могу сообразить — почему... Тьфу!
— Во-первых, не кусты, а яблони, — поправил Мокеев.
— Кусты! — с нажимом сказал лейтенант Володя. — Кусты! Потому что яблони обязаны давать яблоки. А на этих кустах никто отродясь яблок не видал...
— Зато как по весне цветут! — возразил Мокеев, слегка подражая зампреду горисполкома — его манере говорить, повышая голос к концу фразы. — Как цветут! Какая россыпь белизны! Сколько радости доставляют задерганным горожанам в вегетативный период...
— Тебе смешно... вегетативный. На этом стыке давно зреет... Четвертое происшествие за полтора месяца. Кончится трагедией эта россыпь белизны...
— Пустяки — не аргументы, — продолжал Мокеев поддразнивать приятеля. — Там даже не столкновения, а так — касания. Даже выбитого стекла еще не было...
— Стекла-то — ладно. А покойника мы дождемся. Как аргумента... Слушай, Николай, а ведь кроме шуток, а? Непонятно и стыдно, если из-за двух паршивых кустов появится в сводке лишний покойник.
— Про эти яблони мы лет десять долбим. Начали еще до твоего появления на гаишном горизонте, Володя.
— Тогда я тем более не могу понять, где же смысловая сторона... почему зампред так уперся в эти кусты?
— А ты бы со старыми кадрами посоветовался.
— Вот видишь, пришел же...
Мокеев повернулся к старшине Ростиславу Яковлевичу — тот восемнадцать лет крутил милицейскую баранку:
— Яклич, ну-ка просвети молодого, необученного, в чем россыпь проблемы.
Яклич снял фуражку, покрутил в руках — тоже старая привычка, будто на митинге слово держит.
— Да как сказать, Николай Васильевич, дело известное...
— Яклич, не рви ты душу лейтенанту Володе — парень извелся весь...
— Одно скажу: Иван тут Трофимович замешан.
— Какой Иван Трофимович? — спросил лейтенант Володя недоуменно.
Ростислав Яковлевич не ответил, только посмотрел на Мокеева. Мокеев насмешливо сказал:
— Ну, лейтенант Володя, если ты не помнишь Ивана Трофимовича, то я уже не знаю... где твоя смысловая сторона. Напрягись, лейтенант, соберись с памятью. Иван Трофимович!
— Ну да! Неужели... сам?
— Видишь, пошарил в памяти и нашел. Да, сам.
— А при чем тут он? — снова спросил лейтенант Володя. Он ужасно бывал недогадлив, когда
