И все усмехнулись - и он, и туристы. Эта хорошо отрепетированная острота всегда вызывала смех.
Группа двинулась на мост. Только мальчик, потиравший ухо, заметил, что один из туристов - высокий лысый мужчина - отстал. Он стоял перед мостом, погруженный в раздумье. Мальчик хотел было сказать, чтобы его подождали, но у него болело ухо, и он промолчал.
Человек перед мостом вдруг улыбнулся.
– Не продается, говорите? - сказал он вслух.
А потом повернулся и направился обратно в город.
Картус и Аатия играли в игру, похожую на теннис. В нее полагалось играть большими ракетками с толстыми струнами, которыми, вместо мячиков, били по инкрустированным самоцветами черепам. Гулкие звуки черепов, удачно пойманных на ракетку, их неторопливый полет по крутой дуге через весь мощенный мрамором двор доставлял игрокам немалое удовольствие. Эти черепа никогда не принадлежали людям; их добыли, ценой многих жизней и существенных средств, из тел демонов, обитающих в горах, и впоследствии инкрустировали драгоценностями (изумруды и прекрасные рубины в филигранной серебряной оправе вставили в глазницы и по краю челюсти) в мастерских Картуса.
Настал черед Картуса подавать.
Он нагнулся за следующим черепом, взял верхний из горки таких же, поднял его к глазам и с наслаждением оглядел искусную работу, игру света, пронизывавшего самоцветы, если череп повернуть под правильным углом, заставлявшего их сиять изнутри. Он мог точно сказать, сколько стоит каждый камень, и где он был добыт - может быть, даже шахту, в которой его нашли. Сами черепа тоже были прекрасны: кость отливала перламутром и была тонкой и полупрозрачной. Каждый из них обошелся дороже, чем все камни, врезанные в изящный костный лик. Народ демонов был на грани уничтожения, и пополнять запас черепов становилось все труднее.
Он отправил череп в полет над сеткой. Аатиа умело отбила его, ему пришлось бежать, чтобы парировать ее удар (его шаги эхом разносились над холодным мрамором пола) и - понк! - отправить череп обратно.
Она почти успела. Почти, но не совсем: череп скользнул мимо ее ракетки, упал, и лишь в дюйме над каменным полом он остановился, чуть покачиваясь, словно на волнах или в магнитном поле.
Здесь, конечно, сработало волшебство, за которое Картус очень дорого заплатил. Но он мог себе это позволить.
– Мне очко, сударыня, - сказал он, низко поклонившись.
Аатия - его спутница во всем, кроме любви - ничего не сказала. Ее глаза сверкнули, как две льдинки, или как драгоценные камни - единственное, что она любила. Картус и Аатия, торговцы самоцветами. Они были странной парой.
Позади Картуса кто-то вежливо кашлянул. Он обернулся, и посмотрел на раба в белой тунике, протягивавшего ему свиток пергамента.
– Что это? - спросил Картус. Он вытер пот с лица тыльной стороной руки.
– Послание, господин. Человек, оставивший его, сказал, что это срочно.
Картус издал звук, похожий на хрюканье.
– От кого?
– Я не вскрывал его. Мне было сказано, что оно предназначено только для вас и леди Аатии, больше ни для кого.
Картус глядел на свиток, но, похоже, брать его не собирался. Он был крупным мужчиной с мясистым, неизменно озабоченным лицом, увенчанным редеющей рыжеватой шевелюрой. Его конкуренты - а их было немало, поскольку Понти с течением лет стал центром оптовой торговли драгоценностями - успели понять, что выражение его лица не имело отношения к тому, что творится у него в голове. Понять это им удалось по большей части из собственного, весьма разорительного, опыта.
– Возьми письмо, Картус, - сказала Аатия, но, увидев, что он стоит неподвижно, она обошла сетку и выдернула свиток из пальцев раба.
– Уйди.
Босые ноги раба беззвучно ступали по холодному мрамору.
Аатия вскрыла печать, достав стилет из рукава, и развернула свиток. Она пробежала текст глазами раз, другой, и принялась читать медленно. Она присвистнула.
– Смотри-ка…
Картус взял свиток и прочел письмо.
– Я… я даже не знаю, - сказал он высоким, обиженным голосом. Он рассеянно потер ракеткой маленький крестообразный шрам на правой щеке. Медальон на его шее, подтверждающий, что он - член Высокого Совета Понтийской гильдии ювелиров, на секунду прилип к потной груди, потом вновь качнулся.
– Что скажешь, цветочек мой?
– Я тебе не цветочек.
– Конечно, нет, сударыня.
– Уже лучше, Картус. Из тебя еще может получиться настоящий гражданин. Во-первых: имя, конечно, ненастоящее. «Глю Кролл», тоже мне! В Понти больше мужчин по имени Глю Кролл, чем алмазов у тебя на складе. Адрес - по всей видимости, контора, арендованная в Подгорье. На печати не было отпечатка кольца. Похоже, он из кожи вон лез, чтобы его нельзя было найти.
– Это понятно. Но что это за «коммерческое предложение», о котором он пишет? И если в этом, по его словам, заинтересован Благодетельный Анклав, почему он требует соблюдения тайны?
Она пожала плечами.
– Когда это Благодетельный Анклав чурался секретов? Кроме того, если читать между строк, понятно, что речь идет о больших деньгах.
Картус молчал. Он нагнулся к горке черепов, прислонил к ней ракетку и положил свиток рядом. Он выбрал череп побольше и нежно провел по его гладкой поверхности короткими толстыми пальцами.
– Знаешь, - сказал он, словно обращаясь к черепу, - для меня это шанс потеснить этих кровососов из Высокого Совета Гильдии. Этих гнилокровых высокородных недоумков.
– В тебе говорит сын раба, - отозвалась Аатия. - Если бы я за тебя не поручилась, ты никогда не стал бы членом Совета.
– Да иди ты.
На его лице застыло выражение озабоченности, что не означало ровным счетом ничего.
– Я им всем покажу. Я им еще покажу! Вот увидишь…
Он взвесил череп на ладони, словно оценивая его, подсчитывая цену кости, самоцветов, филигранного серебра, упиваясь его дороговизной. Потом он повернулся, удивительно быстро для столь крупного мужчины, и швырнул череп со всей силы, целясь в колонну далеко за границей поля. Череп, казалось, висел в воздухе вечно, а затем, болезненно медленно, ударился о столб и разбился на тысячи кусочков. Мелодичный, почти музыкальный звук, разнесшийся по залу, был болезненно прекрасен.
– Пойду переоденусь, и повидаюсь с этим Глю Кроллом, - пробормотал Картус.
Он вышел из зала, захватив свиток с собой. Аатиа смотрела ему вслед, а потом хлопнула в ладоши, подзывая раба, чтобы тот прибрался.
Пещеры, которые, словно соты, пронизывают горную толщу к северу от Рассветного залива, уходят в сам залив, в море, под мост, и зовутся Подгорьем. Картус оставил одежду у дверей, отдав ее рабу, и спустился по узкой, вырубленной в камне, лестнице. По коже пробежала непроизвольная дрожь, когда он вошел в воду (ее, чтобы удовлетворить вкусы благородных посетителей, подогревали почти до температуры тела, но после полуденной жары она казалась холодной) и поплыл по коридору в общий зал. Свет ламп отражался от воды и плясал на стенах. Посреди зала, на больших плавучих помостах, изукрашенных искусной резьбой и изображавших птиц и рыб, возлежали четверо мужчин и две женщины.
Картус подплыл к пустому плоту - дельфину - и вскарабкался на него. Как и остальные, он был обнажен, если не считать медальона Высокого Совета Гильдии ювелиров. И все члены Совета, кроме одного, были здесь.
– Где президент? - спросил он остальных.
