почему бы нам не поговорить с Советом Тьмы – я уверен, они смогут убедить тебя.
В трубке послышались щелчки переключений и, наконец, гудки.
– Пока, сосунок, – сказал Кроули.
И исчез.
Почти в то же мгновение исчез и Хастур.
Сотни лет огромное количество теологических человеко-часов тратилось на разрешение знаменитого вопроса:
Чтобы получить ответ, следует принять во внимание следующие факты.
Во-первых, ангелы просто-напросто не танцуют. Это одна из отличительных особенностей ангела, как такового. Он может со всем уважением внимать Музыке Сфер, но не испытывает потребности в том, чтобы начать откалывать под нее коленца. Отсюда вывод:
Во всяком случае, почти нисколько. Азирафель научился танцевать гавот в одном тайном клубе для джентльменов в Потртленд-Плейс, в конце 1880-х, и хотя сначала он смыслил в гавоте не больше, чем гусь в банковском деле, через некоторое время у него стало весьма неплохо получаться, а чуть позже, через пару десятков лет, он немало расстроился, когда гавот навсегда вышел из моды.
Итак, при условии, что под танцем имеется в виду гавот, и при наличии подходящей пары (исходя из того, что она также способна, во-первых, танцевать гавот, а во-вторых, танцевать его на кончике иглы), ответ очевиден:
Кстати, можно точно также задать вопрос, сколько демонов могут танцевать на кончике иглы. В конце концов, происхождение у них одно и то же. А демоны, по крайней мере, танцуют[36].
И, если уж мы заговорили об этом, то ответ:
Для существ ангельского, равно как и демонского, племени размер, форма и химический состав – вопросы лишь добровольного выбора.
В данный момент Кроули с невероятной скоростью мчался по телефонной линии.
ЗВОНОК.
Кроули прошел два телефонных соединения на скорости, составлявшей очень приличную долю скорости света. Хастур отставал от него совсем ненамного, всего на четыре-пять дюймов, но при таких размерах Кроули намного его обгонял. Что, разумеется, не поможет, когда он вылезет на другом конце провода.
Для передачи звука они были слишком малы, но демонам не обязательно нужен звук, чтобы общаться. Кроули слышал, как Хастур вопит ему вслед:
– Сволочь! Я тебя достану! От меня не сбежишь!
ЗВОНОК.
– Где бы ты ни вылез, я там тоже вылезу! Не уйдешь!
Кроули пролетел больше тридцати километров кабеля меньше, чем за секунду.
Хастур догоняет. Кроули придется очень, очень аккуратно рассчитать весь маршрут.
ЗВОНОК.
Третий звонок. Итак, подумал Кроули, дальше – тишина. Он внезапно остановился и посторонился, чтобы Хастур мог пролететь мимо. Хастур обернулся, и…
ЗВОНОК.
Кроули рванулся вон из кабеля, прошиб пластиковую изоляцию и материализовался, в полный рост и едва дыша, в своей гостиной.
Щелчок.
Автоответчик начал проигрывать запись о том, что Кроули нет. Потом послышалось «би-ип», и, уже с кассеты, в динамике взревел голос:
– Ага! Что? Ах ты
Индикатор приема нового сообщения замигал.
Он мигал яростно, словно крохотный, багровый, разъяренный глаз.
Жаль, что у меня уже нет ни святой воды, ни времени, чтобы бросить в нее кассету и подождать, пока она растворится, подумал Кроули. Однако и ту воду, которая пошла на последний душ Лигура, Кроули добыл с большим риском, она стояла в сейфе уже много лет, просто на всякий случай, и даже сам факт ее наличия в доме уже вызывал у Кроули известное беспокойство. А может… а может… да, а что случится, если он вставит кассету в магнитолу в машине? Тогда можно будет проигрывать Хастура снова и снова, пока он не превратится в Фредди Меркьюри. Нет. Хастур, конечно, гад, но нужно знать меру.
Где-то вдалеке послышались раскаты грома.
Времени у него не было.
Ехать ему было некуда.
И он поехал куда-нибудь. Он прыгнул в «бентли» и ринулся в сторону Вест-Энда, словно за ним гнались все демоны ада. Как оно, в общем-то, и было.
Мадам Трейси услышала, как Шедуэлл медленно взбирается по лестнице – медленнее обычного и поминутно останавливаясь. Обычно он несся по лестнице так, словно ненавидел каждую ступеньку.
Она открыла дверь. Шедуэлл стоял, прислонившись к стене на площадке.
– Ах, мистер Шедуэлл, – воскликнула она, – что с вашей рукой?
– Отойди прочь, женщина, – прорычал Шедуэлл. – Я сам не знаю всей своей силы!
– Но почему вы ее так странно держите?
Шедуэлл попытался втиснуться спиной в стену.
– Отойди, говорю, чтоб мне за тебя потом не отвечать!
– Да что такое с вами стряслось, мистер Шедуэлл? – спросила мадам Трейси, пытаясь взять его под руку.
– Ничего не стряслось! Ничего!
Ей удалось схватить его. И он, Шедуэлл, орудие гнева Господня, не смог ей противиться, и она втащила его в свое жилище.
Он еще ни разу не заходил к ней, по крайней мере, не наяву. Ему снилось, что в ее комнатах кругом шелка, богатые портьеры и то, что он мысленно называл «благовонными фимиамками». И в самом деле, в дверях кухоньки висели занавески из бисера. Еще там была лампа, чьей-то весьма неопытной рукой сделанная из бутылки из-под кьянти (как и у Азирафеля, представления мадам Трейси о том, что такое шик, относились примерно к 1953 году). А посреди комнаты стоял стол, покрытый бархатной скатертью, и на скатерти лежал хрустальный шар, все чаще и чаще служивший мадам Трейси единственным источником дохода.
– Мне кажется, вам сейчас очень нужно лечь, мистер Шедуэлл, – сказала она тоном, не терпящим пререкательств, и повела его в спальню. Он был слишком сбит с толку, чтобы протестовать.
– Но там юный Ньют, – бормотал Шедуэлл, – один, а супротив него языческие страсти и оккультные пороки.
– Тогда, я уверена, он знает, что с ними делать, – отрезала мадам Трейси. Ее представления о том, что в данный момент происходит с Ньютом, возможно, были намного ближе к реальности, чем мысли Шедуэлла. – И еще я уверена, что ему не понравится, когда вы доводите себя работой до такого состояния. Просто прилягте, а я приготовлю по чашечке чаю.
И за ее спиной с негромким треском сомкнулись бисерные занавески.
Шедуэлл неожиданно оказался один. При этом, насколько он мог сообразить остатками своего вдруг пошатнувшегося сознания, он лежал на ложе греха – один, но в данный момент он не мог придти к определенному мнению, лучше это или хуже, чем лежать на ложе греха
