Добрые предзнаменования (пер. В.Филиппов)

На секунду сознание Адама захлестнули картинки цирковой жизни. Цирк вообще-то дело скучное, когда его уже установили. По телику и то больше интересного показывают. Но вот когда его устанавливают… Конечно, они бы все вместе туда поехали и помогли бы ставить палатки и купать слонов, и на циркачей произвело бы такое впечатление умение Адама обращаться с животными, что на вечернем представлении именно он, Адам (вместе с Бобиком, Всемирно Известная Цирковая Дворняжка) выводил бы слонов на манеж, и…

Бесполезно.

Он печально покачал головой.

– Не могу я никуда идти, – сказал он. – Они так сказали.

Все помолчали.

– Адам, – робко спросила Язва, – что же все-таки случилось ночью?

Адам пожал плечами.

– Да так, ничего особенного, – ответил он. – Всегда одно и то же. Просто хочешь помочь, а на тебя смотрят так, словно ты кого-нибудь зарезал, и вообще…

Они снова помолчали. ЭТИ во все глаза смотрели на своего павшего вождя.

– А тогда когда тебя выпустят, а? – спросила Язва.

– Никогда. Буду здесь сидеть год за годом, много-много лет. Когда меня выпустят, я буду уже полный старик, – ответил Адам.

– А завтра? – спросил Уэнслидейл.

Адам оживился.

– А завтра конечно! – заявил он. – До завтра они уже все забудут. Вот увидите. Так всегда бывает! – Он посмотрел на них, словно взъерошенный Наполеон с незавяванными шнурками, сосланный на обсаженную розами Эльбу. – Вы идите, – сказал он им, и издал короткий, гулкий, как из бочки, смешок. – Обо мне не беспокойтесь. Со мной все будет в порядке. Завтра увидимся.

ЭТИ колебались. Преданность – великая вещь, но ни одного солдата нельзя вынуждать выбирать между собственным военачальником и цирком со слонами. Они убежали.

Солнце сияло по-прежнему. Все так же пел дрозд. Бобик понял, что от хозяина ничего не дождешься, и принялся гоняться за бабочкой в траве у изгороди. Это была основательная, надежная, непроходимая изгородь из плотных, тщательно подстриженных зарослей бузины, и Адам всегда это знал. За ней простирались широкие поля, наполненные чудесной грязью канавы, сады, в которых висели зеленые яблоки и неуклюже бегали злобные садоводы, а еще цирки, и ручьи, которые можно запрудить, и стены и деревья, словно созданные для того, чтобы на них залезали…

Но сквозь изгородь не пролезть.

На лице Адама появилось задумчивое выражение.

– Бобик, – сурово приказал он, – отойди от изгороди. Если ты через нее пролезешь, мне придется погнаться за тобой, чтобы поймать, а значит, мне придется выйти из сада, а мне не разрешают. Но мне все равно придется… если ты вздумаешь сбежать.

Бобик запрыгал на одном месте от возбуждения, но бежать и не подумал.

Адам осторожно огляделся. Потом, еще осторожнее, он посмотрел Наверх и Вниз. А потом – Внутрь.

А потом…

А теперь в изгороди была большая дыра – как раз такая, в которую могла пробежать собака и мог протиснуться мальчик, которому надо эту собаку поймать. И эта дыра в изгороди была всегда.

Адам подмигнул Бобику.

Бобик ринулся в дыру. И, с громкими и отчетливыми криками «Бобик, стой! Стой, плохой ты пес! Вернись сейчас же!», Адам протиснулся за ним.

Что-то подсказывало ему, что что-то кончается. Не мир, разумеется. Просто лето. Лето еще будет, и не раз, но такого уже не будет. Никогда.

Значит, надо взять от него все, что можно.

Он остановился посреди поля. Кто-то что-то жег. Он посмотрел на столб белого дыма над трубой Жасминного домика и подождал. И прислушался.

Адам слышал то, что не слышно другим.

Он слышал, как кто-то смеется.

Не хихикает злорадно, словно ведьма, а раскатисто, от всей души, хохочет, словно знает намного больше, чем следует знать.

Дымок над трубой свился в кольцо.

На долю секунду Адаму показалось, что сквозь дым проступило милое женское лицо. Лицо, которое никто на Земле не видел уже больше трехсот лет.

Агнесса Псих подмигнула ему.

Легкий летний ветерок развеял дым; лицо исчезло и смех стих.

Адам ухмыльнулся и побежал со всех ног.

Вскоре, за ручьем на лугу, он догнал мокрого и перемазанного Бобика.

– Бобик плохой, – сказал Адам, почесывая его за ухом. Бобик восторженно залаял.

Адам поглядел наверх. Над его головой росла старая, толстая и сучковатая яблоня. Она, наверно, росла здесь от начала времен. Ветви ее гнулись под грузом яблок, зеленых, мелких и кислых.

Адам взлетел на яблоню быстрее нападающей кобры. Через пару секунд он уже снова стоял на земле, карманы у него оттопыривались, и он с хрустом вгрызался в восхитительно кислое яблоко.

– Эй! Ты! Парень! – очень неприветливо закричал кто-то. – Ты Адам Янг! Я тебя вижу! Я все расскажу твоему папаше, вот увидишь!

Теперь родительской кары точно не избежать, подумал Адам, и рванулся вперед. Рядом бежал верный пес, а карманы оттягивал груз награбленного.

Ее никогда не избежать. Но это будет только вечером.

А до вечера еще куча времени.

Он бросил огрызок через плечо, почти не целясь в того, кто пытался бежать за ним, и полез в карман за следующим яблоком.

Непонятно, с чего это люди поднимают такой шум из-за того, что кто-то съел их дурацкое яблоко, но без этого шума – никакого веселья. И потом, думал Адам, к чему такое яблоко, которое можно съесть, только если не боишься последствий?

* * *

Если вам нужен образ будущего, представьте себе мальчика, и его собаку, и его друзей. И лето, которое никогда не кончается.

И если вам нужен образ будущего, представьте себе сапог… нет, представьте себе кроссовку с незавязанными шнурками и камушек, который можно пинать, представьте себе палку, которой можно тыкать во всякие интересные вещи, и бросать собаке, которая принесет ее, а может, и не принесет, представьте себе, как несчастные песенки-однодневки превращаются в неразборчивое насвистывание, представьте себе, как маленькая фигурка, наполовину ангел, наполовину дьявол, и целиком человек…

…вразвалочку возвращается в Тэдфилд…

…навсегда.

* * *

,

1

Только утром в четверг по предварительной договоренности.