Вверху, на холме, зажгли свои огни несколько светлячков.
Геодезический теодолит – один из страшнейших символов двадцатого века. Поставленный где-нибудь в сельской местности, он говорит: «Пора Расширять Дороги», – или: «Надо построить пару тысяч домов, чтобы поддержать Репутацию Деревни». А затем следуют Улучшения…
Но даже самый добросовестный геодезист не работает в полночь. Однако, прибор – вот он – был ясно виден на вершине холма, ножки его глубоко утопали в дерне. Правда, у большинства теодолитов, не прикреплена к верхушке веточка орешника, с них не свисают хрустальные маятники, и на ножках не вырезаны кельтские руны.
Слабый ветерок колыхал плащ, надетый на тощую фигуру, двигающую ручки прибора. Толстый был плащ, водонепроницаемый, с теплой подкладкой.
Большинство книг про ведьм скажут вам, что ведьмы работают нагишом. Ничего удивительного – большинство книг про ведьм написали мужчины.
Молодую женщину звали Анафема Приббор. Она не была очень красивой. Каждая черта ее лица, рассмотренная по отдельности, несомненно была прекрасной, но при взгляде на все лицо создавалось впечатление, что собрано оно было без всякого плана, из того, что оказалось под рукой. Самым подходящим словом для описания этой женщины было бы, пожалуй, «привлекательная», но это для тех, кто это слово знал и помнил, как его произнести, можно было бы еще добавить «живая», хотя, может, и не стоило – от этого слова так и несет пятидесятыми.
Молодые женщины темными ночами не должны быть одни, даже в Оксфордшире. Но любой маньяк потерял бы не только работу, если бы напал на Анафему Приббор. Она же, все-таки, была ведьмой. И именно потому, что она была ей – а значит, была разумной женщиной, – она не верила в защитные амулеты и заклинания; главным ее оружием был хлебный нож длиной в фут, что она хранила за ремнем.
Она взглянула в окуляр и в очередной раз повернула ручку.
Она тихонько забормотала.
Геодезисты часто тихонько бормочут. Фразы типа: «Скоро здесь будет славная дорога – вы и „Джек Робинсон“ произнести не успеете», – или: «Так, три и пять десятых метра, плюс-минус комариный усик».
Это было совершенно другое бормотание.
– Темная ночь… И светит Луна, – бормотала Анафема, – от Востока на Юг… От Запада на юго-запад… запад-юго-запад… есть…
Она подняла с земли свернутую Официальную Географическую Карту и поднесла к ней фонарик. Потом она достала прозрачную линейку и карандаш и аккуратно провела на карте линию. Она пересекла другую линию.
Анафема улыбнулась, не потому, что это было забавно, а потому, что хорошо сделала трудную работу.
Потом она собрала странный теодолит, привязала его к багажнику черного велосипеда «сядь-и-молись», прислоненного к изгороди, убедилась, что Книга лежит в корзинке, и покатила по туманной дорожке.
Это был древний велосипед, с рамой, сделанной, похоже, из водопроводных труб. Он был сделан явно до изобретения велосипедных переключателей скоростей, скорее всего, вскоре после изобретения колеса.
Но почти все дорогу до деревни надо будет ехать под гору. Волосы взлохматил ветер, плащ раздулся за спиной, когда она позволила своему двухколесному джаггернауту задумчиво понестись сквозь теплый ночной воздух. По крайней мере, в это время нет никакого движения.
Мотор «Бентли», издавая звук «трр, трр, трр», охлаждался. А вот Кроули, наоборот, разгорячился.
– Ты сказал, видел знак, – проревел он.
– Ну, мы так быстро проскочили. И вообще, я думал, ты здесь уже был.
– Одиннадцать лет назад!
Кроули бросил карту обратно на заднее сиденье и снова завел мотор.
– Может, кого спросим? – предложил Азирафаил.
– О, конечно, – саркастично отозвался Кроули. – Остановится, спросим первого идущего по дороге в середине ночи, да?
Сказав это, он повел машину по дорожке, заросшей по краям буками.
– Что-то в этом месте странно, – пробормотал Азирафаил. – Неужто не чувствуешь.
– Что?
– Замедли машину, ненадолго.
«Бентли» опять замедлил ход.
– Странно, – бормотал ангел. – Вспышки, все время. Вспышки…
– Чего? Чего? – взволновался Кроули.
Азирафаил уставился на него.
– Любви, – бросил он. – Кто-то это место по-настоящему любит.
– Прости?
– Такая большая арена любви. Не могу я это лучше объяснить, во всяком случае, тебе.
– Ты имеешь в виду, типа… – начал Кроули.
Послышалось жужжание, потом звяканье, крик, и, наконец, звук удара. Машина остановилась.
Азирафаил мигнул, опустил руки и осторожно открыл дверь.
– Ты в кого-то врезался, – проговорил он.
– Нет, – возразил Кроули, – в меня кто-то врезался.
Они вылезли. За «Бентли» на дороге лежал велосипед, переднее его колесо было свернуто в ленту Мебиуса, заднее зловеще стучало по земле, останавливаясь.
– Да будет свет, – приказал Азирафаил, и дорожку заполнило бледно- голубое сияние.
Из канавы позади них кто-то спросил:
– Как это вы ухитрились такое сделать?
Свет исчез.
– Что сделать? – виновато переспросил Азирафаил.
– Э-э… – теперь голос звучал растерянно. – Кажется, я головой обо что-то ударилась.
Кроули уставился на длинную полосу голого металла там, где с машины содралась краска, и на вмятину на бампере. Вмятина исчезла. Краска вернулась на место.
– Вот вы и на дороге, юная леди, – бросил ангел, вытащив Анафему из папоротника. – Ничего не сломали.
Это было утверждение, а не выражение надежды; на самом деле мини- перелом до этого был, но Азирафаил не мог удержаться от возможности сотворить добро.
– У вас не было никаких огней… – начала Анафема.
– И у вас, – виновато ответил Кроули. – Все честно.
– Астрономией интересуетесь? – спросил Азирафаил, поднимая велосипед. Из передней корзины посыпались какие-то вещи. Ангел указал на сломанный теодолит.
– Нет, – ответила Анафема. – То бишь да. Посмотрите, что вы сделали с бедным старым «Фаэтоном».
– Простите? – посмотрел на нее Азирафаил.
– С моим велосипедом. Он весь так погнулся…
