четвертого дома Моссовета, что в Большом Гнездниковском переулке. Товарищ задремал, а очнувшись, потерял счет этажам. Лифт стоял.
— Выше не идет? — спросил товарищ у пожилой лифтерши.
— Десятый этаж. Куда же выше?.. Чай, не стратостат — с достоинством ответила лифтерша и поджала губы.
Стратостат, стратостат!.. Новое сложное, трескучее звучание — стремительно входило в обиходный словарь. Сопротивлялась лишь горсточка тугоухих, упорно названивавшая нам по телефону:
— Алло! Алло! Скажитя, ето старостат нонче летает, или еще чо?..
Но он был глубок, огромен и повсеместен, интерес к первому советскому кораблю «занебесья». Громадное заботливое внимание страны направляло поток звонков, писем, разузнаваний. Одни из них были полны наивных расспросов о том, во что соберут космические лучи, не сядут ли на обратном пути аэронавты «мимо земли», «как пройдут они через границу стратосферы и узнают ее…» Другие письма были согреты трогательным, искренним желанием помочь, облегчить трудную задачу:
«…Наличие прекрасной погоды в районе Харькова заставляет нас, группу рабочих — любителей науки и техники, — внести предложение о переносе старта к нам. Это великое научное дело…»
«Многоуважаемая редакция газеты центральных „Известий“. Мы, ученики шестой группы Баландинской школы Нижневолжского края, объявляем вам, что у нас хорошая погода. Мы просим, чтобы пустить стратостат у нас, потому что у вас напечатано, что в Москве погода не годится».
Были и такие письма:
«Уважаемый товарищ редактор! Прошу вас указать точно, когда предполагается дать старт стратостату „СССР“, дабы я мог согласовать с этим свой отпуск…»
Уже сам этот могучий интерес и живая активность говорили о том, как поднялась культурно наша «народная молва». Рабочий, колхозник и служащий в общем ясно представляли себе, какого света прибавит «новая планета», каково назначение стратостата, какова цель его полета.
Особенно волновались иностранные корреспонденты в Москве, в частности — американские. Они, для которых темпы работы определяются минутами, с регулярностью автоматов обзванивали по очереди все компетентные инстанции каждые полчаса.
Телефоны изнемогали… Две недели, предшествующие старту, мы, писатели и журналисты, «прикомандированные» к стратостату, были буквально мучениками. Мы стали «страстотерпцами стратостата». Еженощные посещения аэродрома вошли уже в наш быт. Обычное человеческое приветствие в обращении к нам было заменено однообразной формулой:
— Ну как? Летит? Нет? Эх, вы…
А что, спрашивается, могли поделать с проклятой погодой мы, тихие работники тропосферы? Проклятая погода! Она обложила Москву мрачными тучами и две недели не снимала осады. Метеорологическое бюро вычерчивало невеселые кривые изотерм. Опутывая густой сетью огромную область, они спеленали наш стратостат и наших храбрых аэронавтов по рукам и ногам.
Огромное количество зарубежных ученых ждало отлета первого советского стратостата. Мы ждали старта. Ждала вся страна. Ждал весь мир.
Но организаторы полета оставались непреклонны. Тщательнейшим образом подготовив самый аппарат, весь сложный исследовательский инвентарь, оболочку, все детали и приспособления, они так же тщательно выслеживали погоду. Они были абсолютно уверены в абсолютном и эффективном завершении полета. Когда кто-нибудь начинал выспрашивать у т. Прокофьева его биографию, командир стратостата, скромно и неловко отмахиваясь, говорил:
— Да ладно, ладно, — об этом после; время будет, когда вернемся.
И это звучало так убежденно, так невозмутимо уверенно, что мы тоже начинали проникаться уверенностью: вернутся! победят! Но руководители полета терпеливо ждали соответствующей атмосферной обстановки, чтобы какая-нибудь капризная выходка погоды не испортила и не снизила достижений нашего первого стратостата. Ведь плохая погода могла бы отразиться на высоте полета, нарушить ход исследований и крайне затруднить наблюдения.
Полет советского стратостата это — не визгливый рекламный трюк, не головоломная погоня за рекордом, не спортивная прогулка в заоблачные края, не «рисковое» приключение. Это — шаг огромного научного значения, это — вылазка в неисследованные сферы. Это — выход на разведку в еще неведомые просторы. Это — серьезнейшим образом продуманное и превосходно подготовленное мероприятие по расширению познаваемого мира. И прав был неумолимый Гараканидзе, ответственный командир старта, не поднимавший флажка, несмотря на увещевания многих советчиков и горячих голов. А пока Гараканидзе не давал старта, стратостат не мог лететь. Власть Гараканидзе была «неограниченна на земле», она даже распространялась немножко в тропосферу. Но выше, в стратосфере, там командование должно было перейти к Прокофьеву, пилоту и командиру стратостата «СССР».
КОРАБЛЬ ЗАНЕБЕСЬЯ
Мы просиживали часы у готовой вот-вот покинуть землю гондолы. Она лежала в нашем будничном сознании на нашей будничной земле как чужеродное постороннее тело, требующее немедленного удаления. Она должна была лететь, чорт возьми! Но погода прижимала ее к земле. Задача уловить благоприятную погоду осложнялась еще тем, что нужно было выверить атмосферные условия не только на месте старта, но и во всем предполагаемом районе полета, а также на местах возможной посадки.
Мы лазали в гондолу, мы изучили ее до мелочей изнутри и снаружи.
Никогда еще деловая обстановка на заводе имени Менжинского, ударники которого построили гондолу стратостата, не нарушалась таким громадным количеством неделовых посетителей. Гондолу приезжали осматривать писатели и писательницы, врачи с мировыми именами, заслуженные артисты республики, члены правительства, никогда раньше на этом заводе не бывавшие. В фотоархивах у директора завода имени Менжинского, т. Марголина, сохранились интереснейшие фотографии этих исторических дней: из окна гондолы выглядывают самые неожиданные физиономии со стандартным, по-детски обрадованным и нелепым выражением на лице, начиная от… Карла Радека и кончая… известной японской киноактрисой. Недоверчиво вползая по шатающейся стремянке, посетитель, больно стукнувшись плечом об оболочку, падал внутрь гондолы. Там, некоторое время со священным уважением разглядывая умные приборы, он постепенно осваивался с обстановкой. Затем со счастливым и улыбающимся лицом выглядывал наружу, и тут-то фотограф его и снимал. И на всех этих фотографиях неизменно можно увидеть осунувшееся от бессонницы лицо т. Марголина, замученного телефонными звонками и посетителями.
Гондола стратостата «СССР» сделана из кольчуг-алюминия и заключена в теплонепроницаемую глянцевую обкладку. Под гондолой прикреплен амортизатор — хитрое сплетение ивовых прутьев. Стратостат покоится на этой упругой корзине, как чрезмерно большое яйцо, вылезшее из гнезда. Возвращаясь с полета, гондола ударяется о землю амортизатором. Он обречен заранее на слом. Но он же предохранит гондолу от сотрясения.
Такая конструкция амортизатора вполне оригинальна. До того как использовать ее, были разработаны и испытаны все существующие системы металлических и резиновых амортизаторов, лишь после чего конструкторы остановились на ивовых прутьях.
Гениальное почти всегда необычайно просто. Рассказывают, что конструкторы амортизатора окончательно решили испытать ивовые прутья после следующего незначительного обстоятельства.
В связи с развитием массового парашютизма деревенские ребятишки в подмосковных колхозах стали в этом году охотно играть в «парашют». Обычно для этой цели с моста или с обрыва на выдвинутом шесте ребятишки подвешивали доску, соединенную веревками с развернутой рогожей или куском брезента. Старт парашюту давался в тот момент, когда узлы, соединяющие парашют с шестом, развязывались или сами по себе ослабевали. Новоиспеченные парашютисты, «приземляясь», довольно больно обычно шлепались о землю самыми разнообразными частями тела. Зарегистрировано было даже несколько случаев вывихов и переломов.
Летом этого года один из строителей гондолы стратостата «СССР», проживая на даче, наблюдал, как
