– Так ведь не всякому дано. Вот Павлов-то старик, Катерина знает его. Двух годов до ста не хватает… Бодрый старик. Еще говорят, на Кавказе люди до ста двадцати лет живут. Отчего бы это? Пища, что ли, такая?
– Воздух там, бабушка, горный, – сказал Леднев.
Она с сомнением покачала головой.
– А почему на Украине долго живут? И в Архангельской губернии, в газетах вон пишут. – Она обидчиво поджала губы, точно хотела сказать: нечего старухе голову морочить, сама грамотная.
– Все вместе, бабушка, – лениво сказал Леднев, – и воздух, и пища, и спокойствие. Конечно, и лечиться нужно, если больны.
– Старость могила лечит, – совсем уж строго отозвалась Екатерина Артамоновна.
– Бабушка, а ты помнишь их семью, Ледневых? – спросила Катя.
– Как же не помнить! Я всех помню. И родителя вашего помню.
– А почему их «кудесниками» звали?
– Ледневых-то? В деревне каждому прозвание дадут.
– А почему все-таки «кудесниками»?
Леднев удивленно посмотрел на Катю и произнес вполголоса:
– Первый раз слышу.
– «Кудесниками» почему? – Екатерина Артамоновна вытерла краем скатерти углы рта. – А потому, что родители ваши, уважаемый, родом не кадницкие, а из Дмитриевых гор…
– Ну и что же?
– А кто родом из Дмитриевых гор, тех всех «кудесниками» зовут. Пароход такой был – «Кудесник», давно, в наше еще время, – медленно и несколько нараспев начала Екатерина Артамоновна, подразумевая под «нашим временем» те годы, о которых слышала от дедов и прадедов. – Ну вот… Пароход этот дровами отапливался, машина на дровах работала заместо мазута. А мужики с Дмитриевых гор те дрова поставляли. Хозяин-то прижимист был, денежку платить ой как не любил, ну и задолжал мужикам за дрова. Вот подходит «Кудесник» к Дмитриевым горам: «Грузи, мужики, дрова!» А мужики капитану: «Долги платить надо!» А капитан им, мужикам: «Погрузите – рассчитаюсь». Что будешь делать! Погрузили они эти дрова – давай теперь расчет. А капитан им заместо денег гудок! Прощайте, мол, люди добрые! «Как такое?! По какому праву?» Дмитриевские мужики упрямые, за чалки уцепились: «Не пустим пароход, пока полного расчета не будет». И держат те чалки всей деревней. Смех! Ну, капитан скомандовал: «Полный вперед!» Они все с чалками этими в воду и попадали, и стар и мал… Думали пароход за чалку удержать, такие несообразные. С тех пор их «кудесниками» и зовут.
Катя и Леднев засмеялись.
– Вы на меня в обиде не будьте, – поджала губы Екатерина Артамоновна, – так уж рассказала, как народ говорит.
– Да что вы! Какая обида?
– Кто знает, какой кто человек, – сказала Екатерина Артамоновна, – а чин на вас, видать, большой. Раньше-то у нас какие чины были. Вон мой родитель капитан тоже, большие пароходы водил, а грамоте не знал, только что расписаться. Да и то, пока фамилию выведет, семь потов с него сойдет. Необразованный народ был, выдумывали прозвища разные. По нонешнему времени, может, и за невежество сочтут. А я, старуха, одна живу. Была у меня собака – сдохла.
– Да, правда, – спохватилась Катя, – а я думаю: где Букет?
– Подумала, так бы спросила… Сдох Букет, сдох. А кота вот этого, – она показала на гладкого рыжего кота, который лежал на кровати и посматривал на людей, точно понимая, что говорили о нем, – не люблю. Хоть и живет он у меня пятый год, а не люблю. Неискренний он, оттого и не люблю. Веры ему вот на столечко нет. – Она показала кончик ногтя.
– Вернулся Семен, – рассказывала Екатерина Артамоновна про младшего сына, жившего в Куйбышеве, – да и дома ничего хорошего. Вера на учителя кончает. Наталья на врача зубного учится. Девки смышленые, только мать ни во что не ставят, свысока разговаривают. Прошлым летом приезжали ко мне, ну да я их осадила – обиделись. Больше не едут. Разве можно на меня, на старую, обижаться! Того нет, этого нет… Где им достанешь! Известное дело, в городе-то в магазинах всем торгуют, а у нас тут и нет ничего… Ты бы им, что ль, Катерина, отписала: нельзя, мол, так.
Наступил вечер. Леднев вышел на улицу, посмотреть, не пришла ли машина.
– Да, – пробормотала старуха и вздохнула, – был бы человек. Как татаре те говорят: «Было бы с кем река брести, котома нести…» Вроде бы ничего, уважительный. Родителя его я не одобряла, уж ежели правду говорить. Такой человек был притворный – что больше народу в церкви, то он выше руку заносит… Ну, а этот, может, и ничего. Да что и толку-то замуж выходить? Вон у Арефьевых…
За окном послышался шум подъезжающей машины. Катя встала и начала собираться.
– Пусть Виктор пирогов моих попробует, – говорила Екатерина Артамоновна, завертывая в тряпочку пироги. – Приехал бы, что ли, на каникулы. Совсем забыли старуху.
– Он, наверное, приедет, – сказала Катя. Ей стало жаль бабушку, и она несколько раз поцеловала ее.
Старуха припала к ее груди и по-старчески всхлипнула.
– Что ты, бабушка, зачем? – прижимая ее к себе, ласково заговорила Катя. – Не надо, родная.
– Ах, Катюша, – всхлипывая и утирая слезы, сказала Екатерина Артамоновна, – одна ты у меня, а вот помру я скоро…
– Что ты! Перестань, пожалуйста!
Екатерина Артамоновна печально покачала головой.
– Не говори, Катюша, прошел мой век… Уж и ходить трудно, и не надо ничего… Только вот тебе мой завет: дом этот, если не жалко, Семену отдайте: семья у него, девочки.
– Да перестань ты.
Вошел Леднев. Стали прощаться.
– Извините, конечно, за угощение, – церемонно сказала Екатерина Артамоновна. – Уж чем богаты.
– Спасибо, – ответил Леднев, – извините, побеспокоили вас.
– Вот именно, приезжайте, приезжайте, – не слыша его, говорила Екатерина Артамоновна, выходя вслед за ними на улицу. – Отцу, внукам кланяйся, ну и другим прочим родственникам, кому мила, – добавила она, имея в виду нелюбимую невестку.
– Хорошо, хорошо, передам, – сказала Катя, садясь в машину.
Машина повернула за угол. Катя оглянулась и через заднее стекло кузова увидела бабушку. Она стояла у калитки в той самой позе, в какой каждый вечер встречала почту, хотя и знала, что писем ей, наверное, никаких нет.
Глава двадцать пятая
Похудевшая, осунувшаяся, постаревшая, работала Дуся на кране. Она не только потеряла самое дорогое. Оскорбленным оказалось ее достоинство. Неужели она не стоит настоящей любви, настоящей жизни? Неужели не может иметь дом, семью, детей, как имеют другие женщины? Чем она хуже других? Неужели своей любовью к Сереже не заслужила этого?
Соня видела ее состояние, но приписывала его разлуке с Сутыриным. Поглядывая на Дусю, вполголоса пропела:
Дуся сухими глазами продолжала следить за грузом.
– Ты что, Дуся? – Соня заглянула ей в лицо. – Что случилось?
– Разошлись мы с Сережей, – не оглядываясь ответила Ошуркова.
Соня обомлела.
– Ты что такое говоришь? Как это разошлись?
– Наговорили ему про меня. И такая я и разэтакая. Вот и разошлись.
– Когда это случилось?
