ватной пенной шапкой и разрезанную скумбрию на тарелке.
Колода поднял стакан и сказал со значением:
— Фарту тебе, Золотой, — и не выпил, а вылил водку в горло.
Посидел, подождал, пока приживется подлая, потом с наслаждением отпил пива и закусил жирной скумбрией.
Золотой, прищурившись, смотрел на своего гостя. Другим стал блатарь, совсем другим. Вот и Колода, мелочь, так, чуть выше шныря камерного по положению, а сидит перед ним в дорогом костюме. Прикинут, моден. Если бы не синяя армавира на руках, вполне за солидного фраера сойти может.
Колода поставил кружку, вытер пену с губ и сказал:
— Меня к тебе со словом прислали.
— Кто?
— Филин.
— Говори.
Колода полез в карман, достал бумажку и протянул Золотому.
Тот взглянул, спрятал ее и ответил:
— Передай, что за слово это благодарность не только от меня, но и от Петро. Пошлю ему ксивенку на зону, напишу, что ты, Гриша, долгожданное слово для нас передал.
— Век не забуду, Золотой.
Тот поднял руку.
И вновь ниоткуда появился официант.
— Получи с меня, — Золотой бросил на стол четвертак. — Гостя моего не обижай.
— Как можно, как можно… — Официант кланялся вслед уходящему Золотому.
А он взял в гардеробе финский плащ с переливом, вышел на улицу. Очередь в пивбар загибалась за угол дома. Погода наладилась, солнце еще не пробило тучи, но уже высветило старые дома в Столешниковом, подновило их, подкрасило. Переулок словно помолодел.
Золотой вынул бумажку, прочел адресок. Вот, сука, окопался от него в двух троллейбусных остановках, а жизнь ни разу не пересекла их пути.
Золотой вошел в знаменитый табачный магазин.
— У себя? — спросил он продавщицу.
— Отъехал в райторг.
— Мне позвонить надо.
— Да сколько хотите. Вы же знаете, где телефон.
Золотой вошел в маленькую комнату и набрал номер Ельцова.
Дома никто не ответил. Тогда он позвонил в клуб «Боевые перчатки».
— Мне бы тренера Ельцова.
— Он в зале на тренировке, — ответил молодой голос.
— Дело у меня к нему спешное, позовите.
— Попробую.
Минут через пять в трубке раздался голос:
— Ельцов слушает.
— Здорово, Боксер. Не признал?
— Золотой.
— В масть. Жди меня, я сейчас приеду, дело у меня к тебе.
— Жду.
Золотой вышел, взял левака.
Пока машина пробиралась через забитый народом Столешников, он глядел на торопящихся куда-то людей и думал, что каждый из них — кладбище, в котором похоронены несбывшиеся надежды.
Ельцова он нашел в зале, тот показывал совсем молодому пацаненку, как надо работать на груше. Увидев Золотого, он вытер руки полотенцем и поспешил ему навстречу.
— Молодец, Боксер, — одобрительно сказал Золотой, — пацанов учишь, как за себя постоять, это по жизни очень пригодится.
— Учу понемногу. Пошли ко мне в комнату.
— Да незачем, отойдем в уголок.
Они отошли. Золотой достал бумажку.
— Петро просил, я сделал.
— Спасибо.
— Благодарить будешь, когда с этой волчары получишь за всю масть. Помни, он человек не простой.
— Да и я не подарок.
— Это точно. Но если нужна волына, могу достать.
— Спасибо, я управлюсь.
— Ну смотри, — Золотой протянул руку, — фарту тебе, брат. Петро твою ксивенку и грев получил. Благодарит. Параша по зонам прошла, что Леня бровастый плох, значит, можно амнистию ждать, когда он деревянный бушлат наденет. Тогда и Петро увидим. Ну, бывай, бродяга.
Золотой повернулся и пошел к выходу. Он честно выполнил просьбу своего кента. Теперь дело за Боксером. Сможет — получит, не сможет — значит, так карта легла.
Ельцов переоделся, сел в машину и поехал на Сретенку, к дому, под крышей которого росло дерево.
Алена уехала на Рижское взморье договариваться насчет дома и должна была вернуться через день. А ночью у Ястреба прихватило сердце, он с трудом набрал номер, который ему оставили врачи, и они приехали минут через двадцать.
До утра он пролежал под капельницей.
— Завтра, как приедет жена, — сказал врач, — в больницу
— Надолго? — опасливо спросил Ястреб.
— Недели на две.
— Долго-то как. — Ястреб прикинул, что дело с Филином затягивается.
— А жить хотите?
— Да не знаю.
— Тогда зачем нас вызывали? — Знакомый врач насмешливо посмотрел на него.
— От страха.
— Значит, хотите. Курить минимально и лежать. Если что, звоните, — посоветовал врач, пряча в карман стольник.
Ястреб заснул под утро и проспал до обеда. Встал, пошел на кухню, съел кусок колбасы, выпил стакан сока и опять лег. Телевизор смотреть не хотелось. Надоели ему рассказы о скором коммунизме. Он лежал, заложив руки за голову, и думал о том, как быстро кончилась жизнь. Он не надрывал организм наркотиками, конечно, никогда не синюшничал, курил, правда, много, а вот напугали — сигарету в руки взять неохота.
Пойти, что ли, в церковь? Но врач запретил уходить надолго из дома.
В прошлый раз он купил в храме маленькую картонную иконку и поставил ее под стекло в горку.
Ястреб встал, пошел в другую комнату, взял икону и вернулся в спальню. Лег, устроив икону напротив, и начал внимательно смотреть на нее. Лик Божьей Матери был спокоен и добр, она смотрела на Ястреба нарисованными глазами, и ему казалось, что взгляд ее был осуждающим.
Он мысленно начал упрашивать ее простить ему все, что он сделал плохого.
Божья Матерь глядела на него, она, конечно, слышала его исповедь, и Ястребу казалось, что глаза ее постепенно теплели.
Он и не заметил, как начал каяться вслух, вспоминая все, что было, даже самые мелкие пакости, сотворенные им.
