Виктор Константинович Захарко, а на самом деле Анатолий Петрович Плужников сел в колонию первый раз в пятьдесят втором году. Потом вылетел на волю по амнистии от пятьдесят третьего. С тех пор он организовывал подпольные цехи, вкладывал деньги в дела с трикотажем, кухонной мебелью, автосервисом. Его снова сажали. У него конфисковывали деньги, но он, вернувшись, влезал в новое дело.
Теперь хватит. Накопил. Пора на покой. Ему уже шестьдесят один стукнул.
Вот и еще один день прошел. Второй после выстрела в дачном поселке. И ничего. Никаких сдвигов. Даже наметок нет. Розыск буксовал, словно машина на размытой глине дороги. Никогда раньше Наумову не попадалось такое сложное дело. Оно напоминало некий кинофильм из жизни уголовной мафии Марселя. А если вдуматься, так оно и есть. Убит человек, убийца стреляет из пистолета редкой системы, да еще с глушителем. И принимая во внимание, что был некто высокий, который вначале, возможно, тщательно готовил преступление, то это действительно случай чрезвычайный.
Конечно, у Пронина не было повода для убийства Бурмина. Да и не тот человек этот Сережа. Как он побледнел, увидев удостоверение. Такой на убийство, тем более заранее обдуманное, не пойдет. Здесь рука чувствуется.
Человек угадывается. Холодный, расчетливый, умеющий с оружием обращаться.
Вот в справке, которую принес Леня Сытин, есть интересная деталь. После статьи Бурмина о деле подпольного трикотажного цеха осуждены четыре человека. Трое так — подручные. А главный у них Низич Владислав Казимирович. Делец. Умный, хитрый, опасный. Но остался на свободе некто Александров Юрий Гаврилович. Мастер спорта по стрельбе, между прочим.
Олег позвонил Лене, попросил его зайти вместе с Прохоровым.
— Как с делом Грушина?
— У следователя.
— Прекрасно. Запросы?
— Жду ответов.
— Утром, Боря, съездишь в Балашиху, к этому Чарскому. Завтра суббота, он наверняка дома. Леня, ты в 10-е отделение, выясни, кто напал на Чернова и Бурмина. Теперь этот Александров Юрий Гаврилович. Что о нем известно?
— Из Москвы уехал, проживает в Таллине, работает в тире ДОСААФ.
— Запрос сделали?
— Да, жду сообщения. Приготовил распоряжение об этапировании из колонии Низича Владислава Казимировича.
— Добро. Я утром на похороны Бурмина. Все, ребята. Поехали спать.
А Балашиха изменилась. Ой, как изменилась с тех пор, когда Борис Прохоров работал здесь. Он пришел в первое отделение сразу после школы милиции. Город только начинал расстраиваться. Еще не было этого нового района на правой стороне шоссе.
Да и вообще все другое было. Патриархальнее, тише. Вот этот сквер у дороги. Хорошо его помнит тогда еще лейтенант Прохоров. Здесь он один задерживал троих грабителей. Память об этом деле — знак «Отличника милиции» и два ножевых шрама. А Витьку Чарского он знал и статью эту помнил. Когда пришла первая жалоба из микрорайона, его послали разбираться.
Вечер был теплый, яркий. У дома сидели мужики, стучали в домино.
— Я из милиции, — сказал Борис.
— Давно, давно ждем. Куда вы смотрите только, — попер на него здоровенный мужчина в майке, мышцы у него были, как у циркового борца.
Услышав слово «милиция», несколько человек встали с лавочки и скрылись в подъезде, потом вернулись в пиджаках, увешанных фронтовыми наградами.
Борис с недоумением смотрел на этих людей. Судя по наградам, они на войне за чужие спины не прятались. Так что же напугало их сегодня? Неужели этот худой вертлявый семнадцатилетний пацан?
— Когда это кончится? — спросил один из них Бориса. — Куда смотрит милиция?
— А вы разве ничего сделать с ним не можете? — наивно спросил Прохоров, вызвав этим целую бурю негодования. Ему предложили занять их места на производстве и в учреждениях, обещали жаловаться, напечатать фельетон в газете.
— Ну вот вы, — упрямо обратился Прохоров к тому, кто был в майке, — вы же его одним пальцем…
— Вам легко говорить, а у него кодла с ножичками…
Потом, конечно, было все: и жалобы на него в райотдел, и статья Бурмина «Кого испугались?», направленная все-таки больше против гражданской инертности, потом Чарский сел.
И вот опять эта история всплыла.
В отделении все было по-старому, словно не прошло таких длинных восьми лет, и, как всегда, несмотря на субботу, почти все были на месте.
Бориса встретили радостно. Как-никак столько лет проработали вместе.
А в работе этой всякое бывало.
— Чарский? А зачем он тебе? — спросил заместитель по оперативной части. — Неужели влип куда- то?
— Да нет, связи старые отработать надо.
— Это другое дело, а то парень вернулся, работает, семью завел. Вроде встал на ноги.
Ребята быстро организовали Борису патрульный мотоцикл.
Вот и дом Чарского. Отсюда и забирал его Прохоров. Теперь он снова поднимался по знакомой лестнице на третий этаж. Вот и дверь. Только теперь она аккуратно обита кожзаменителем.
Борис даже позвонить не успел, как распахнулась дверь, и из квартиры выехала сверкающая, словно самолет, детская коляска.
Борис посторонился и увидел Чарского. Тот взглянул на него, прищурился, узнавая, и спросил неприязненно.
— Вы случайно дверью не ошиблись?
— Нет, я к вам, Виктор.
— Хорошо. Лена! — крикнул Чарский в глубь квартиры, — возьми Наташку, ко мне пришли.
Чарский вывез коляску на лестничную площадку, повернулся молча и пошел. Прохоров последовал за ним. Они вошли в крохотную кухню, и Борис плотно закрыл дверь.
— Ну? — Чарский закурил.
Борис расстегнул папку, положил на стол письмо.
— Твое?
— Мое.
— А ты знаешь, что Бурмин убит три дня назад?
— Вы думаете, это я?
— Во всяком случае нам необходимо убедиться, что это не ты.
— Хорошо, — Чарский шагнул к дверям.
— Куда? — Прохоров преградил ему дорогу.
— Доказывать.
— Пошли вместе.
Они прошли крохотный, заставленный шкафами коридор, вошли в комнату.
Чарский подошел к буфету, открыл ящик.
Прохоров в кармане щелкнул предохранителем пистолета. Мало ли что, а вдруг этот Намбу в ящике буфета.
Но Чарский достал не пистолет, а письма и положил их на стол.
Борис снова поднял предохранитель, выпустил рукоятку, вытер о подкладку кармана вспотевшую ладонь.
— Что это?
