Капитан Юрзин снял браслеты с левой руки Ролана и защелкнул их на ржавой трубе, тянущейся к батарее центрального отопления.
– Ну что ж, давай знакомиться, – опускаясь за стол, сказал он.
Лейтенат Королев устроился у Ролана за спиной. Что-то вроде психологического давления.
– Тихонов Ролан Кириллович... Товарищ капитан, честное слово, вышел из лесу, смотрю машина стоит. Двери нараспашку, никого нет...
– А пистолет?
– На сиденье лежал. Ну, я взял, покрутил в руках. Потом обратно положил. Ну, думаю, сейчас в город поеду, в милицию все сдам, и машину, и пистолет...
– Тогда почему пытались уйти от преследования сотрудников ГАИ?
Ролан уже знал ответ и на этот вопрос.
– Ну так я же догадывался, что машина угнанная. Еще и пистолет... Одно дело, когда сам в милицию явишься. И совсем другое, когда с поличным возьмут...
– Умный, значит, – усмехнулся Юрзин. – Если ты такой умный, зачем в машину садился? Зачем пистолет в руки брал?
– Как зачем? Милиции хотел помочь.
– Знаешь, сколько у нас таких помощников? Тысячи! Кто в тюрьме, кто на этапе!.. Будь мужчиной, Тихонов! Раз уж влип в историю, то имей мужество признаться в содеянном. А заодно смягчишь свою вину чистосердечным признанием...
– Рад был бы, да не в чем мне признаваться, – сокрушенно развел руками Ролан. И просительно посмотрел на опера. – Может, подскажете, а?
– Подскажу. В нападении с целью завладения личным имуществом граждан... Это называется разбой. От трех до десяти лет лишения свободы. Плюс отягчающие – оружие или предмет, используемый в качестве оружия. До пятнадцати лет... Так что не надо закрываться, парень. Сознаешься, раскаешься... Работаешь?
– Ну, в общем, да. На радиозаводе...
– С зарплатой, наверное, туго?
– Неважно.
– Положительные характеристики с работы будут?
– Ну, думаю, что да...
– В армии служил?
– Да.
– Отличником боевой и политической подготовки был?
– Ну да, был.
– Замечательно... В общем, с учетом этих факторов при условии чистосердечного признания получишь три-четыре года. А так все пятнадцать огребешь... Ты же человека чуть не убил...
– Какого человека?
– Владельца машины... Что, забыл?
– Трудно забыть то, чего не было...
Судя по всему, опер говорил правду. Семчик и Дема не просто угнали машину. Пристукнули владельца «четверки», и всего-то делов... А Ролан теперь отгребай. Как будто с того света ему отомстили...
А насчет положительных характеристик Юрзин темнил. Врет он, не помогут они Ролану. Не снизят ему срок. Чистосердечное признание, да, может смягчить вину. Но вряд ли намного. Ну, год с пятнадцати лет спишут, ну, два...
Нет, не нужно ни в чем признаваться. Глупо это...
– Значит, не будешь признаваться? – угрюмо глянул на него капитан.
– Да не в чем признаваться... Не знаю, о ком вы говорите. И тот мужик меня не знает. И не признает, не надейтесь...
– Какой мужик? – резко, словно выстрелил, спросил Юрзин.
– Ну, которого по голове ударили...
– А кто тебе сказал, что это мужик? Может, это женщина была?..
– Да не-е, – недоверчиво протянул Ролан.
– Правильно, мужчина был. И ты это знаешь... Напрасно запираешься, Тихонов. Мы же все равно все узнаем...
– Узнавайте. Можете опознание провести...
– А ты так уверен, что опознание ничего не даст?
– Ну да, я же того мужика в глаза не видел. И он меня тоже...
– Мне твоя уверенность понятна. Ты же знаешь, что потерпевший не видел преступника. Ты подкрался к нему сзади, в темноте... Ладно, Тихонов. Не хочешь говорить, не надо. Сейчас мы откатаем твои пальчики, и можешь идти...
– Куда? – радостно встрепенулся Ролан.
– Ну не домой же, – осадил его капитан. – В камеру пойдешь. Посидишь, подумаешь. Глядишь, и созреешь...
Ролан думал, что его будет бить – пытками вытягивать правду. Но нет, никто его и пальцем не тронул. И не запугивали особо. Так, постращали слегка. И отправили в камеру изолятора временного содержания, который находился в подвале здания...
3
Эти строфы липкой лентой наматывались на сознание. Налипали на мысли, раздражали нервы... Впрочем, Ролана сейчас раздражало все.
Сколько раз по лезвию бритвы ходил. И ничего. А тут какой-то лох, к которому он даже не прикасался. Машина в угоне. Пистолет, из которого не стрелял... Разбой с отягчающими, до пятнадцати лет...
Может, это возмездие за те преступления, который он совершил по воле обстоятельств?.. Или даже по своей воле...
Третий день находился он в камере изолятора. Маленькое, сырое и темное помещение, воздух в которое поступал через крохотное оконце под потолком. Его даже зарешечивать было необязательно, настолько оно было крохотным. Половину помещения занимали нары – стеллажи, насмех сколоченные из досок. Вшивый матрац, подушка с клещами, несгибающееся одеяло. Белье не положено. В углу сортир – ржавая чаша «генуя» с неисправным бачком. Противный визг воды первое время действовал на нервы. Но со временем Ролан перестал обращать на него внимание.
Кормили плохо. Пустая похлебка с привкусом солидола, каша из каких-то пластмассовых зерен, хлеб, который невозможно было разжевать. Чай – одно название.
Кроме него, в камере никого не было. Поначалу это даже радовало. А со временем стало тяготить. Угнетенный мрачными думами, Ролан нуждался в собеседнике: хотелось выговориться.
Особенно угнетала полная изоляция от внешнего мира. Ролану не разрешали пользоваться телефоном. Хотя вроде бы он имел право на один телефонный звонок. Ему нужно было поговорить с Авророй, узнать, все ли с ней в порядке, предупредить об угрозе со стороны Волока. Должен был поговорить с ней, но не смог. И находился в полной неизвестности. А ведь Волок мог похитить ее в любой момент, надругаться над ней...
Волок представлял большую угрозу для его безопасности. Но Ролана совсем не успокаивало, что бандит не знает, где он находится. Волок был хозяином Красноармейского района, а здесь Пролетарский. Некому было поставить его в известность о том, что Ролан Тихонов находится в КПЗ Пролетарского РОВД. Уж лучше бы поставили его в известность. Уж лучше бы он связался с Роланом. Хоть какая-то возможность узнать, как обстоят дела с Авророй...
Со стороны двери что-то лязгнуло. Ролан решил, что открывается «кормушка». Хотя вроде бы рано подавать пищу, но все возможно. Но нет, открылась дверь. И уперлась в железный штырь, намертво вмурованный в пол. Дверь открылась настолько, чтобы пропустить только одного человека.
