— Разные мастера, разные манеры, даже эпохи — и то разные, а собрание картин смотрится как единое целое. — Наташа не льстила: коллекция была на редкость хороша.
— Верно, — кивнула Людмила Ильинична. — Муж очень чувствовал живопись. Ах, Наташенька!.. Вообще не вероятного таланта был человек, что говорить! Сейчас перевелись такие писатели… И дом был шумный, открытый — вечно гости… Не то, что теперь. — Пожилая дама горько вздохнула. — Одинокая старуха в прекрасных стенах.
— Неправда! Вы не старуха! — горячо возразила Наташа.
— А кто же? — Хозяйка квартиры испытующе взглянула на собеседницу.
— Очаровательная женщина! — заявила Наташа с неподдельной искренностью.
— Ну, если не лукавить, я тоже так думаю, — сказала Людмила Ильинична. — По крайней мере, мне есть с кем себя сравнивать, — она кивнула на пышногрудых фламандских дев, смотревших с картины. — Я моложе их — лет на триста.
— Да, и стиль у вас гораздо элегантнее, — добавила Наташа.
Обе рассмеялись. Они нравились друг другу.
— А если бы вы увидели меня при полном параде!.. — старшая из дам многозначительно замолкла.
— Вы всегда при полном параде, Людмила Ильинична, — заверила ее Наташа.
— Нет. Погодите, я вам кое-что покажу… — Она поднялась из-за стола.
…Людмила Ильинична принесла шкатулку, открыла и высыпала на стол драгоценности. В солнечном свете они переливались желтыми, изумрудными и голубоватыми искрами.
— Господи, какая красота… — тихо произнесла Наташа после паузы, любуясь восхитительными украшениями и даже забыв на несколько мгновений об их баснословной стоимости.
— А большинство говорит: богатство, — усмехнулась Людмила Ильинична.
Наташа вдруг прислушалась, вскинула голову, с трудом оторвав взгляд от сверкающих сокровищ.
— По-моему, вошел кто-то, — сказала она, тревожно.
— Побойтесь Бога, Наташенька. Я после вашего прихода на все замки закрылась… Вот это ожерелье, — Людмила Ильинична взяла его в руки, — принадлежало матери моего мужа…
— Не двигаться, суки, — негромко и страшно приказал появившийся в дверях человек в маске и с пистолетом в руках.
Он сделал два шага к столу, но тут Людмила Ильинична в ужасе закричала:
— А-а-а-а!
Рванувшись вперед, человек в маске хлестнул ее по лицу. Людмила Ильинична осела и завалилась на бок. Наташа кинулась к бандиту, вцепилась в него, затрясла:
— Скотина! Негодяй!..
Бандит оторвал ее от себя, откинул в угол.
— Молчи! Крови не хочу. Но будешь орать — замочу и тебя, и бабку!
Он рывком поставил ее на ноги, ухватил за плечо и, ткнув дуло пистолета ей в позвоночник, повел к ванной комнате.
В дверях Наташа сделала последнюю попытку вырваться. Резко развернувшись, она толкнула бандита так, что с его головы соскочила спортивная шапочка. Сама девушка кинулась в сторону. Но налетчик успел ее перехватить, затолкал в ванную и повернул задвижку. Надел шапочку обратно, сунул пистолет за ремень и вернулся в гостиную.
Людмила Ильинична неподвижно лежала на полу. Бандит собрал со стола драгоценности и пересыпал их в небольшой мешочек.
Потом он достал фотографии и, сверившись по ним, шагнул к одной из картин.
Людмила Ильинична приподняла голову, открыла глаза и застонала. Бандит обернулся и хлестнул ее по лицу еще раз. Она потеряла сознание. Бандит ловко вырезал полотна из рам.
В дежурной части отделения милиции, как всегда, трезвонили телефоны.
Начальник отделения подполковник Беляков листал журнал происшествий, взятый у дежурного, и делился впечатлениями со своим заместителем — Сергеем Никольским.
— Опять у Дома журналистов мордобой. Во дают, писаки! Закрыть бы их ресторан…
— Какие писаки? — возразил Никольский. — Им сейчас не до ресторана — на хлеб не хватает. Посмотрите протокол: акционерное общество дралось с банком.
— Серьезная публика. Стрельбы не было? — осведомился Беляков.
— Что вы, товарищ подполковник! — встрял в разговор Митрофанов. — Тихо дрались, культурно. Стенка на стенку.
— Не остри, — осадил его подполковник. — Тихо — и слава Богу. В первый раз, что ли? Место-то это поганое.
— Там бы временный пост организовать, — предложил Никольский.
— Откуда я тебе людей возьму?! — ненатурально вспылил начальник. — Одного не поставишь, а двоих — оголим остальную территорию.
— Значит, пусть дерутся? — съязвил Никольский.
— Не доставай меня, Сергей. Картина благополучная в целом. Чего ты суетишься?
— Товарищ подполковник, — вдруг доложил Митрофанов, опустив трубку после очередного звонка. — Вооруженное ограбление!
— Где?! — И начальник, и его заместитель разом вскочили на ноги.
— Под боком. Вдову классика обчистили, — быстро пояснил Митрофанов.
Беляков посмотрел на него, потом на Никольского и сказал сокрушенно:
— Сам сглазил.
Картин больше не было. Золотые рамы тускло смотрели темными дырами.
Людмила Ильинична лежала на обширном кожаном диване, Наташа сидела у нее в ногах. Рядом стояли Беляков и Никольский.
— Наташенька держалась очень достойно, а я струсила, — говорила Людмила Ильинична, прикладывая к разбитому лицу мокрое полотенце.
— Как чувствуете себя? — осведомился Беляков.
— Спасибо, теперь лучше.
— Я тоже струсила, — улыбнулась Наташа Сергею. — Неожиданная встреча у нас с вами получилась, правда? И, к сожалению, нельзя сказать, что приятная.
Никольский улыбнулся в ответ. Несмотря на обстоятельства встречи, он был не просто рад ей — он был почти счастлив. Сергей не забыл тех взглядов, которыми они обменивались с Наташей тогда, перед той презентацией и после нее. Он собирался в ближайшие же дни найти девушку, пригласить куда-нибудь… И вот — свидание состоялось, нежданно-негаданно, само собой.
— Вы в порядке? — спросил Никольский Наташу.
Она кивнула.
— Знакомы, что ли? — прищурился Беляков. — Служба у нас такая: приятного вообще мало, — пояснил он Наталье деловито. — Имя-отчество ваше как?
— Наталья Николаевна, — отозвалась девушка.
— Как у жены Пушкина… — хмыкнул подполковник. — Фамилия?
— Не Гончарова, — заверила его Наташа. — Румянцева.
— Угу, — Беляков отвернулся.
— Виталий Петрович неточно выразился, — вмешался Никольский. — Он имел в виду, что очень рад.
— Не надо меня поправлять, — осадил его Беляков. — Я всегда вежливо выражаюсь.
Он шагнул к пустой раме, достал из кармана шариковую ручку и дотронулся до клочка, оставленного от поспешно вырезанного полотна.
— Вот сукин сын! Шпана беспредельная! Сам ничего трудом не нажил, и чужого не жалко!
