лжеколдуну делать между нами?
Через щель в ставне ворвался лучик и, проскользнув между мной и девушкой, осветил пепел в камине.
– Я тебя больше не вижу, – сказала Жанни.
Она пересела.
– Вот теперь совсем другое дело, но ты как будто на другом берегу реки.
И можно было подумать об одной из наших обычных игр; однако я не стал радоваться этому.
– Мне пора идти.
– Да я тебя задерживаю… я тебя задерживаю, я совсем неразумная… О! Да я никогда и не была особенно разумной!
Мы подошли к порогу.
– Ты придешь на бал?
– Да, но я не умею танцевать.
– Это ничего, я тебя научу. Ты придешь… скажи… чтобы я не была одна? Придешь, точно?
И опять она взяла меня за руку; внезапно поднесла и прижала ее к своей груди. Она стояла, прислонившись к стене, полузакрыв глаза.
– Жанни!.. Что с вами?
И я выдернул свою ладонь из ее рук, которые медленно опустились.
– Побудь здесь еще немного, – прошептала она, – я несчастна.
Потом, попытавшись через силу улыбнуться, она спросила меня:
– Я тебя напугала?
– Нет, но…
Я тоже сделал над собой усилие и дотронулся до ее руки:
– Вас очень любят, Жанни, вы знаете, я, и Ришар, и Баско тоже…
– Да, я знаю, но я…
Ее глаза опять наполнились слезами:
– Ты видишь, я дура, дура… И чему они могут помочь, эти слезы!.. Теперь уходи, я тебя и так задержала. Но ты же понимаешь, мне это было нужно… Иди, иди, быстренько…
И когда я уже уходил, она сказала:
– Послушай, ты слышишь их?
Со склона холма, оттуда, где большая дорога, раздавался барабанный марш, и эхо долины ему вторило. Первые призывники подходили к деревне.
Группа за группой, по трем дорогам, что пересекаются на нашем холме, прибывали все призывники кантона. И мы, сбежавшись к мэрии, мы их поджидали, мысленно проделывая их путь. Сопровождавшие их от первых домов деревни горны, барабаны и литавры превращали их приход в триумфальное шествие. Руку вверх, руку вниз, высоко поднятая голова, развевающийся флаг и фанфары – когда они проходили по площади перед церковью, это была армия-завоевательница, входящая в столицу. Армия, которая насчитывала порой не более пяти-шести человек, но чего стоил вызов в их глазах и гордость за свою родную деревню. Каждая группа выставляла напоказ особые знаки отличия: ленту на шляпе или цветок в петлице. Они подходили к порогу мэрии, и тут в течение нескольких минут дрожали стекла; за медными раструбами краснели от натуги лица; палочки того и гляди разорвут барабаны, а ребята с большим барабаном, обвязав кулаки, до крови били в гулкую кожу. Раздавался последний аккорд, в наступившей тишине их приветствовали плоской шуткой:
– Что-то маловато в этом году ребят из Пришли – два лысых и один стриженый!
– Парней из Пришли хватит, чтобы вам рты позатыкать.
– Наверное, лет двадцать назад у ваших отцов был понос!
– Это было получше, чем рожать недоносков.
Но любая перепалка прекращалась у лотка, где каждый из ребят изукрашивал себя позолоченными кокардами и нашивками.
К трем часам подъехала коляска; высокопоставленные лица вышли из нее, чтобы председательствовать в комиссии. Вот так, деревня за деревней, вызываемые и сопровождаемые сельским полицейским, призывники входили в ратушу, и мы видели в окнах второго этажа их длинные голые торсы, видели, как они, озябнув, потирают себя руками и прогуливаются, ожидая своей очереди.
Когда их судьба определилась, они собрались в одно войско и, вскинув перед собой одиннадцать флагов кантона, промаршировали через деревню, сопровождаемые звуками торжественного марша. Мы бежали рядом с ними, в тени их славы; мы проходили, а нам вслед махали руками. Уже несколько девушек направлялось на бал; мы им кричали: 'Да здравствуют девушки года!' Они улыбались, смущенно краснели и торопились, шагая быстрее, одна за другой.
Еще со вчерашнего дня на площади перед церковью был разбит шатер для бала. Детям было запрещено туда входить, но мы ловко умели пробираться с толпой. Сначала девушки и парни прогуливались по звонким доскам, не подходя друг к другу; и если каждый из полов и афишировал полное безразличие к другому, иногда можно было перехватить понимающий взгляд, услышать приглушенный смешок, и уже чувствовалось, как в сумерках зала нарождается легкое возбуждение. Взгромоздившись на доски ограды в том месте, где тент приподнимался, чтобы открыть эстраду, Баско сказал насмешливо:
