Гроб стоял на том же месте. Николай подошел к нему поближе. Нестерпимо хотелось заглянуть внутрь, но он робел. Увидев свои вещи, лежащие на стуле, переоделся из надоевшей дурдомовской пижамы, осмелев, подошел к гробу и, желая его приоткрыть, ковырнул крышку пальцем, она не поддалась. Тогда он взял с серванта кухонный нож, поддел крышку и, приподняв ее, с интересом заглянул внутрь… Но тут же отпрянул, сделал шаг назад, крышка захлопнулась… В гробу кто-то был. Сжимая рукоять кухонного ножа, он во все глаза смотрел на занявший обеденный стол атрибут погребального культа. Ему становилось страшно и в то же время безумно хотелось посмотреть на того, кто в нем лежал. Это нездоровое любопытство, часто подводившее Николая, снова привлекло его к гробу. Он тихонько подошел, оглянулся на дверь, робея, кашлянул, словно перед кабинетом начальника, и, поддев лезвием крышку, приподнял ее. В гробу, сложив на груди руки, лежал Собиратель, глаза его были закрыты.
– Что же это? Откуда это он… – бормотал удивленный Николай, сняв крышку и приставив ее к столу.
Он вглядывался в лицо спящего летаргическим сном человека, и чем больше он смотрел на облаченного в костюм коллекционера, тем больше казалось ему, что Собиратель вовсе не спит, а только изо всех сил притворяется, что спит, и вот сейчас не удержится и прыснет от хохота или вскочит из гроба и совершит что-нибудь неприличное, может быть, даже страшное. Против своей воли машинально Николай протянул руку и коснулся давно небритой щеки Собирателя пальцем. И тут случилось ужасное, то, чего Николай и боялся сейчас больше всего на свете: спящий, не открывая глаз, вдруг затрясся всем телом. Николай отдернул руку и смотрел на него не отрываясь. Бьющийся, клокочущий внутри хохот тряс, трепал сдерживающее его тело и, наконец, вырвался наружу. Собиратель захихикал в голос и открыл глаза. Бледный Николай завороженно смотрел на него.
– Ну, как вам шуточка?! – он, хохоча, сел в гробу, потом, перекинув ногу, выбрался на пол. Николаю шутка не понравилась.
– Я ведь у бандюги этого, массажиста, в гостях побывал, – не обращая внимания на огорченного Николая, продолжал Собиратель. – И убежал от него. Представьте, я ведь сам по себе проснулся. Вот так! Меня теперь будить не нужно. Я проснулся у этого бандюги дома и убежал. Вхожу во двор, смотрю, мой гроб любимый на помойке валяется. Договорился с мужиками у ларька пивного, они меня и принесли. Весело. Правда? А вот, знаете, какое интересное ощущение в гробу лежать. Я всегда удивлялся. Очень приятное ощущение. Вам обязательно нужно попробовать! – Собиратель подскочил к Николаю и уцепился за его рукав. – Обязательно! Это словно в космическом корабле. Совершенно удивительное ощущение. Обязательно попробуйте… Попробуйте… – Собиратель под руку тащил Николая к столу. – Только на секундочку прилягте и сразу почувствуете.
Напор холерического Собирателя невозможно было преодолеть, и Николай, еще не пришедший в себя, подталкиваемый коллекционером, поднялся на стул и стал укладываться в гроб. Собиратель хлопотал вокруг, подбадривая, подпихивая, поправляя под головой подушечку, устраивая Николая поудобнее, словно в далекий путь.
– Теперь крышечкой прикрыть.
Собиратель, не слушая возражений, схватил крышку и закрыл Николая.
Лежать действительно было удобно, тепло и уютно, приятно пахло обувью, угнетала лишь мысль, что лежишь в гробу, а когда Собиратель закрыл гроб и стало темно, Николаю захотелось на волю. Он толкнул крышку, но она отчего-то не поддалась. Николай снова толкнул ее, но безуспешно… Он толкал ее снова и снова, слыша над собой идиотский смех Собирателя и… О ужас!! Первые удары молотка. Ужас, доходящий до безумия, заставлял Николая, вопя во весь голос, всей мощью стучать изнутри, чтобы сбросить сидящего на крышке Собирателя с молотком. Но тот, подпрыгивая, только похохатывал. Ненависть, ужас и злоба, все перемешалось в голове Николая. Но сил, чтобы открыть крышку, не хватало. Сверху под беззаботный хохот слышался стук забиваемых гвоздей.
– По-мо-ги-те!!! – уже истерически сорвавшимся голосом орал Николай.
– Бух-бух-бух… – стучало то ли по крышке гроба, то ли у него в висках.
'Все, конец', – подумал Николай, замолчав. Ему вдруг стало душно. Он схватился за горло, пытаясь вздохнуть. Хоть один глоток воздуха!..
– Бух-бух-бух…
– Фу-у-у-у!..
Я убрал руки от горла и, тяжело прерывисто дыша, потер лоб ладонью, удивленно посмотрел на кипу исписанных листов бумаги.
– Бух-бух-бух… – слышалось из-за окна.
– Господи! Когда это я успел столько накатать?!
Я пролистнул несколько страничек написанного текста, подивился ровности почерка, встал из-за стола, прошелся, разминая ноги, по комнате, подошел к окну.
Я чувствовал сейчас не только свою внутреннюю опустошенность, но и мира, в котором находился. Мира идиотического абсурда, в котором может случиться все, и где даже самое сверхъестественное безобразие будет выглядеть явлением естественным и нормальным – привычным. Этот мир квадрата двора был словно выпит, съеден и выдышан; оттого все, что происходило и могло произойти в нем, не имело к жизни живых людей никакого отношения, потому что это квадрат для… А я?! Я-то живой!! Недостаточно понять это, нужно еще выбраться отсюда, выйти из этого неодушевленного пространства.
Я метнулся к столу, схватил рукопись, стал запихивать в сумку. Я чувствовал удушье, как в гробу. Нужно было скорее убежать отсюда… если еще не поздно.
Собрав вещи, я постоял у двери, слушая, потом открыл защелку, выскочил через прихожую на лестницу и вниз… скорее, скорее, вон отсюда…
Торопливо прошел через двор мимо трудящейся, не знающей устали тети Кати, мимо стоящего возле помойного бака косца, гроба с примостившимся на его крышке Ленинцем-Ваней, гроба, в котором, быть может, лежал задохнувшийся насмерть Николай. Вон, вон, вон!!
Я выскочил из подворотни… Светило солнце, мимо шли радостные, улыбающиеся прохожие. Жизнь была прекрасна! В моей сумке лежал роман, и я уходил из двора, в котором мне довелось пережить столько неприятных минут, и знал, что ухожу из этого опустошенного мною мира навсегда.
Я вышел к Сенной площади. Как всегда, здесь толпился народ. Не зная зачем, подошел к группе обменщиков.
