При этих словах некоторые из моих студентов тоже засмеялись. Гарри обернулся на них, и его глаза лукаво блеснули.
– Да, малыш Фрэнки обожал натуральный бекон, – продолжил он. – До того дошел, что просто не мог остановиться. В первый раз он попался на этом деле много лет назад, когда был наивным, впечатлительным юношей и работал на ферме. Главный свинопас застукал его за этим делом и сдал в полицию. Так Фрэнки в первый раз получил свою пару месяцев. И как вы думаете, что представлял себе наш дружок, когда по ночам гонял шкурку в своей камере? Конечно, рыльца пятачками, хвостики крючками… И вовсе не удивительно, что, выйдя на свободу, он тут же нашел себе работу на другой свиноферме и принялся за старое. Его ловили, сажали, снова выпускали. За всю жизнь Фрэнки раз пятнадцать приговаривали за скотоложство и несколько раз – за незаконное проникновение в чужие свинарники. Приговоры были пустяковые, но их было слишком много, так что конце концов наш Фрэнки получил категорию А.
Когда правда выплыла наружу, жизнь Фрэнки превратилась в сущий ад. Над ним смеялись, но почти не били. И все же однажды я ударил его. Это случилось, когда я – из чистого любопытства, конечно, – спросил Фрэнки: «Скажи, дружище, свиньи, которых ты драл, были самцами или самками?» А он уставился на меня с оскорбленным видом и говорит: «Конечно самки! Я же не педик какой-нибудь!»
Снова раздался смех, но он быстро стих, когда Гарри окинул аудиторию тяжелым взглядом.
– Ну и я ему врезал. Он сказал это не тому человеку – вот в чем дело. Впрочем, сейчас речь не об этом. Я хотел просто показать на этом примере, до чего неуклюжа и сложна существующая пенитенциарная система. Она сама порождает такое явление, как рецидивизм. Подумайте сами, во что обходится обществу содержание Фрэнки в тюрьме каждый раз, когда ему захочется почесать конец? Учтите еще судебные издержки, стоимость услуг государственного защитника, отнятое у полиции время и прочие мелочи. За годы все эти расходы сложились в огромную сумму. А ведь Фрэнк не представляет для общества никакой опасности. Быть может, он представляет опасность для своих любимых свинок, но, как он сам не раз говорил, они никогда на него не жаловались. Так не разумнее было купить Фрэнку за счет Министерства внутренних дел пару хрюшек и маленький свинарник где-нибудь на отшибе, чтобы он никого больше не беспокоил?
Должен сказать, что история Гарри не только стала наглядной иллюстрацией к термину «рецидивизма», но и явилась прекрасным примером девиантного поведения. Увы, сама ее абсурдность несколько подрывала серьезность тезиса, который она доказывала. Социология девиантного поведения и без того подвергалась постоянным нападкам как «собрание неудачных примеров», не имеющих никакого отношения к реальным посягательствам на авторитет государства. Энтони Плат обвинял нас в «банальном и политически безответственном пренебрежении общепринятыми нормами морали», тогда как Александр Лайзос осуждал наше «нездоровое», как он выразился, увлечение «психами, шлюхами и извращенцами». Учитывая все это, я не мог не подумать о том, что импровизированное исследование, предпринятое Гарри, вряд ли сможет изменить отношение критиков к социологии отклоняющегося поведения. Кроме того, у меня было сильное подозрение, что всю эту историю он выдумал, чтобы спровоцировать меня на дискуссию.
Я, однако, заметил, что Гарри впервые упомянул о своей необычной сексуальной ориентации. Мне казалось, это дает мне возможность наладить с ним своего рода межвзаимодействие – хотя бы на символическом уровне. Но меня ждало разочарование. На следующей лекции я заговорил о Движении за освобождение геев, и, после нескольких минут неуверенного хихиканья, кто-то спросил у Гарри, что он об этом думает.
Ноздри Гарри слегка раздулись, а губы вытянулись в бесстрастной усмешке.
– Я не гей, – сурово ответил он. – Я гомосексуалист, но я не гей.
– Оп-ля, мадам… – пробормотал кто-то у него за спиной. Гарри резко обернулся, а я спросил себя, почему он предпочел медицинский термин общепринятому – во всяком случае, в неформальном общении – слову, но задумываться об этом не стал.
– Да, – продолжал тем временем Гарри, – я гомосексуалист, но я, по крайней мере, говорю об этом открыто. Я знаю, Ленни, что творится в тюрьмах, и могу сказать, что
– Так что ты думаешь о Движении за освобождение геев? – спросил я.
– А-а, – небрежно ответил Гарри. – Слишком уж они женоподобные и грязные. И длинные волосы мне тоже не нравятся. Я люблю, чтобы мальчик был опрятен и… похож на мальчика.
– Все это понятно, но что ты думаешь об их идеях?
Гарри мрачно усмехнулся.
– Ну, – сказал он, и в глазах его мелькнул огонек, – я помню, как однажды кто-то назвал Ронни Крея жирным гомиком. Рон взял «люгер» и отстрелил ублюдку полбашки. Вот такое «освобождение геев» мне нравится. Впрочем, если быть до конца откровенным, то я думаю, что Ронни больше обиделся на «жирного». Он всегда немного стеснялся своего веса.
Гангстер-гомосексуалист – это уникальное сочетание приводило меня в восторг. Не удержавшись, я рассказал об этом Жанин, когда мы вместе лежали в постели.
– Скажи, разве тебя это не удивляет?
– Нет, не особенно, – ответила она. – В каждом человеке есть немного гомосексуальности, разве нет?
– Только не во мне, – поспешно ответил я.
– А вот во мне – есть.
– Правда?
Я улыбнулся. Мысль об этом приятно возбуждала.
– Мне кажется, сексуальная ориентация этого твоего Гарри не имеет большого значения. Ведь он, как ни крути, мужчина, и довольно опасный. Все это только доказывает, что все мужчины склонны к насилию вне зависимости от того, геи они или нормальные.
– Хотел бы я знать, где ты набралась подобных идей!
– Только не надо относиться ко мне так, словно я маленькая и глупенькая. В последнее время я узнала много нового. О некоторых вещах я раньше даже не думала, но теперь мне кажется, будто они были мне известны всегда, с самого начала. «Пробуждение сознания» – вот как мы называем это в нашей женской группе.
– Где-где? В какой группе?!.
Я сел.
– Разве я тебе не сказала? – Жанин вздохнула. – Я посещаю собрания женской группы, которой руководит твоя Карен.
– Ты не… – забормотал я. – Ты ведь не говорила ей о нас, правда?
– Нет. Я думала –
– Но ты ей не скажешь?
– Конечно скажу, – с негодованием откликнулась Жанин. – Промолчать о такой вещи было бы непорядочно. Ведь мы все – как сестры. Твоя Карен просто удивительная женщина, и я многому у нее научилась. Занятия в ее группе изменили мою жизнь.
Меня вдруг затошнило. Выбравшись из постели, я принялся натягивать джинсы.
– Что с тобой, Ленни?
– И ты еще спрашиваешь!
– Ты выглядишь очень глупо, Ленни, – хладнокровно констатировала Жанин. – Карен права. Она часто говорит: все мужчины – как дети малые…
Вечером, когда группа Карен собиралась в очередной раз, в доме вырубилось электричество. Переходя из комнаты в комнату, я расставлял в стратегических местах тарелки, к которым были прилеплены зажженные свечи. Запах горячего воска вызывал во мне неприятные воспоминания о тех временах, когда я прислуживал в алтаре. Я чувствовал себя бесконечно виноватым. Я знал, что должен был рассказать Карен обо всем прежде, чем это сделает Жанин. Но я не посмел.
