на конституционно-плюралистических режимах?
Наиболее часто употребляем и в периодике, и в специальной социологической литературе термин «массовая цивилизация». Часто интересуются, может ли современная массовая цивилизация включать в себя политические институты, сформировавшиеся еще в прошлом веке. Термином «массовая цивилизация» обозначают обычно сосредоточение населения в городах, рост числа общественных организаций, групп, созданных по общности интересов, партий. У отдельных людей все меньше возможностей по сравнению с объединениями. Подвергаемая психологическому воздействию средств массовой информации толпа используется политиками в узко корыстных целях. Население в городах подвергается постоянному воздействию со стороны печати, радио, телевидения, которые стремятся немного его просветить, но больше развлечь, а преимущественно — наделить призрачными представлениями об окружающем мире.
Благоприятны или же, напротив, вредны конституционно-плюралистическим режимам все эти явления, объединяемые понятием массовой цивилизации?
Лет двадцать назад, в тридцатые годы, пессимистический ответ был бы почти единодушным. Сегодня, в конце пятидесятых годов, заметней склонность к оптимизму: социологи тоже не чужды моде. Как и все, они склонны экстраполировать наблюдаемые события, полагая, что все свойственное какому-либо одному этапу развития будет длиться бесконечно. В тридцатые годы конституционно-плюралистические режимы распадались под ударами коммунистических или фашистских движений. К общему удивлению, после окончания второй мировой войны эти режимы в известной мере укрепились — во всяком случае, в Западной Европе и Северной Америке.
Какие перемены, вызываемые общей социальной эволюцией, происходят в этих режимах?
Постепенно исчезает уважение к традиционным социальным иерархиям. Распространяются так называемые рационалистические и материалистические мировоззрения. Привилегированные группы из прошлого, которые современная пропаганда окрестила феодальными (в строгом смысле феодалов на Западе давно уже нет), то есть традиционная аристократия, теряет власть и авторитет. Так что, если полагать, будто конституционно-плюралистические режимы существуют лишь благодаря аристократии, неизбежен вывод об их обреченности. На деле положение сложнее. Влияние традиционной аристократии уменьшатся, но, однако, уже существуют или складываются новые меньшинства, которые также обладают социальным авторитетом, моральной властью, экономическим или политическим могуществом.
В современных индустриальных обществах, например, в США или Франции, нет замкнутого, осознающего себя как таковое меньшинства, которое можно было бы назвать аристократией, обладающей и социальным могуществом, и реальной политической властью. В наших обществах есть группы элиты, правящие меньшинства, но обычно отсутствует какой-либо единый, цельный правящий класс с единой волей. Что касается категорий руководителей, я перечислил их в своем прошлогоднем курсе[20]:
Образ мыслей и пристрастия тех, кого народные массы выдвигают в лидеры, возможно, важнейший фактор. При свободных выборах во главе партий, которые получают большинство голосов непривилегированных избирателей, неизбежно стоят секретари профсоюзов, профессиональные политики, деятели интеллигенции, а не представители старых или новых олигархий. Если вожаки масс принципиально враждебны представительным институтам, то эти институты обречены, рано или поздно они погибнут.
Но так бывает не всегда. В некоторых странах вожаки масс выступают против парламентских форм, полагая, что эти формы парализуют социальные и экономические преобразования, но в Западной Европе большинство народных лидеров еще поддерживает парламентские формы. Только в двух странах — во Франции и Италии — многие (если не большинство) вожаки масс враждебны такого рода институтам. Единодушия среди них нет, но это еще не может стать причиной краха конституционно-плюралистических режимов.
Помимо враждебности новых руководителей, есть еще один фактор: парламентские институты скованы в своих действиях, отвлекаются от прямых обязанностей под влиянием извне. Как часто мы слышали: режимы, банально называемые демократическими, перестали соответствовать своему назначению, заняты лишь столкновениями интересов отдельных группировок, которые забывают, игнорируют или извращают то, что, надо полагать, представляет собой общий интерес. На такую аргументацию ответ один: не следует путать реальный режим с идеальным, никогда не существовавшим. Пренебрегать интересами отдельных групп — значит иметь целью не демократию, а невозможный строй, состоящий лишь из противоречий.
Важно понять, станет ли невозможным функционирование конституционно-плюралистических режимов при воздействии на органы государственной власти общественных группировок, например, профессиональных объединений — рабочих или предпринимательских. Несомненно, этим группам давления удается вырывать преимущества, которые гражданам доброй воли и группам, которые нельзя назвать баловнями судьбы, кажутся чрезмерными. Но неверно, будто эти группы, основанные на общности интересов, препятствуют функционированию государственных институтов в ведущих конституционно- плюралистических режимах. Рассмотрим кажущийся крайним случай — Великобританию. Рабочие профсоюзы облагают там мощной организацией, все они входят в устав единого профцентра, который финансирует дну из двух ведущих партий — лейбористскую. Можно предположить: если рабочие профсоюзы напрямую связаны с одной партией, то функционирование режима, характерная черта которого — попеременное пребывание у власти двух партий, невозможно. Однако опыт последних двенадцати лет свидетельствует о другом. Рабочие профсоюзы предпочитают видеть у власти лейбористов, но при правлении консерваторов вовсе не обязательно переходят в оппозицию. Если бы профсоюзные лидеры пожелали быть в постоянной оппозиции к партии, получившей власть от избирателей, рабочие за ними не пошли бы и общественное мнение было бы настроено против них.
В США могущественные рабочие профсоюзы, но они не связаны ни с одной из двух ведущих партий. Будучи ближе к демократам, профсоюзы во время избирательных кампаний далеко не всегда выступают против кандидата-республиканца, не всегда поддерживают кандидата-демократа. Для победы на выборах поддержки профсоюзов еще не достаточно. Их влияние не столь велико, чтобы сказаться на результатах голосования рабочих, поскольку те видят различие между объединениями, защищающими их профессиональные интересы, и политическими партиями. Так что выбор в пользу одной из них рабочие делают совершенно свободно.
По мнению тех, кто апеллирует к опыту разложения Веймарской республики, партии, особенно в условиях массовой цивилизации, где пропаганда ведется повседневно, становятся все более тоталитарными. Преданность своим идеям приводит к тому, что противоборствующие партии утрачивают представление об общих интересах и их экстремизм в конечном счете препятствует функционированию режима. Опыт пятидесятых годов полностью противоположен опыту тридцатых: вовсе не однозначно, что тенденция партии к тоталитарности непреодолима. Единственный известный нам случай — германские партии. Ни английские, ни американские партии тоталитарными не стали. Это же относится и к партиям французским, которые скорее страдают от недостатка дисциплины. Анализ пропаганды и ее роли в индустриальных цивилизациях не позволяет делать вывод, что партии неуклонно скатываются к тоталитарной модели или экстремизму.
Какие еще аргументы можно выдвинуть в пользу тезиса о том, что развитие индустриального общества обрекает на гибель конституционно-плюралистические режимы?
Главный аргумент наиболее весомый, самый разительный: у режима нет средств, достаточных для
