— А чего же ваш человек не обратится в больницу или не пойдет к частнику?
— Он куда угодно пойдет, если будет знать наверняка, что доктор тайну умеет хранить. И деньги заплатит за это немалые.
Иван Пантелеймонович задумался:
— А что за человек?
— Я сам того человека в глаза не видел. За него хлопочет другой человек. Я с этого дела буду иметь комиссионные. И вы, конечно, свое получите. Больной — очень богатый. За то, чтобы тайну сохранить, никаких денег не пожалеет.
— Все хорошо, конечно, было бы, да жаль, нет у меня доктора такого, — вздохнул гробовщик. — Но вы не огорчайтесь. Я подумаю, где доктора найти, чтобы тайну умел хранить.
— Дело-то уж больно срочное. Прямо-таки неотложное дело.
— А мы и найти срочно постараемся. Иван Пантелеймонович посмотрел в окно:
— Вот и рекламу несут, — и направился встречать фотографа. — Привет, привет, тезка! Показывай скорее снимки.
Фотограф разложил фотографии.
— Очень хорошо, очень натурально получилось! — похвалил работу похоронных дел мастер. — А что, ежели плотников во время работы заснять? — предложил он фотографу. — Аппарат-то у вас с собой.
— А что! — согласился Иван Михайлович. — Очень даже неплохо будет для витрины.
Приятели проводили фотографа в мастерскую и снова вернулись в магазин.
В дверях показался Валька. Борьку он оставил на улице.
— Тебе чего, мальчик? — спросил гробовщик.
— Здравствуйте! Вы не узнаете меня? Я Ивана Михайловича Кадулина сын. Он меня к вам прислал по делу. Я прямо от него.
— От него? — недоверчиво переспросил Иван Пантелеймонович и переглянулся с Сергеем Михайловичем: — Ну, ну, слушаю…
— Вся работа встала у отца, — продолжал врать Валька. — Снова у нас отклеился фотообъектив от «Гиганта». Рыбьего клейку накапать у вас не найдется ещё? Отец очень просил.
— Сейчас, мальчик, — ответил Иван Пантелеймонович и скрылся в дверях.
Валя подбежал к окну и стукнул в него. Борька обернулся. Сквозь витрину, заставленную гробами и венками, он увидел расплывшееся от счастья лицо друга. Борька прижался носом к стеклу. Вдруг чья-то широкая спина загородила Вальку.
— А он вот утверждает, что вы сейчас находитесь в ателье. Как же так получается? — с невинным видом спросил Иван Пантелеймонович.
— Ну? — повторил Кадулин-старший. — Как же так получается? Почему ты не в школе?
— А зачем ему клей понадобился?
— А зачем тебе клей понадобился? — грозно повторил отец.
— Для опытов. Приборы клеить. Учитель велел. Для опытов с лягушками.
— Что же вы, рыбьим клеем лягушек друг к дружке приклеивать будете? — язвительно спросил Иван Пантелеймонович.
— Лягушек друг к дружке? — как эхо отозвался отец.
— Лягушек… — подтвердил, не моргнув глазом, Валька.
— А может, вы опять со скелетом чего-нибудь вздумали учудить? — подозрительно поглядел на сына фотограф.
— А что, у них в школе настоящий скелет стоит? — заинтересовался Сергей Михайлович.
Фотограф с готовностью во всех подробностях рассказал об истории со скелетом и снова обратился к Вальке:
— Может, и вправду вы скелет трогали? Признавайся лучше!
— Ясное дело, трогали! По глазам вижу! — сказал Иван Пантелеймонович.
— Ничего мы не трогали…
— А вы про скелет проходите? — спросил Сергей Михайлович.
— Нет ещё…
— А кто учит про скелет?
— Аркадий Викентьевич. Вы его знаете. С футбола нас разгонял вместе с вами.
— Знаю, знаю. Как же вам не стыдно скелеты трогать?
— Так зачем вам рыбий клей все-таки? Он на вес золота ценится! — настойчиво расспрашивал Иван Пантелеймонович.
— Говорю, для лягушек…
Допрос продолжался. А Борька, ни о чем не подозревая, пел про себя: «Кап… кап… кап… Капает клей, капает… Уже полпузырька нэпман накапал…»
— Борька, победа! — радостно завопил с крыльца Валька, размахивая в воздухе пузырьком с клеем.
Ребята во весь дух помчались в школу. Фотограф, закончив работу, ушел, а Иван Пантелеймонович с Сергеем Михайловичем снова сели за стол.
На этот раз перед ними высилась большая груда вареных раков.
— Извините меня, Сергей Михайлович, но кушать вы их не умеете, только добро переводите! Сосать рака нужно, высасывать, подлеца, дотла! Вот так, смотрите! — Гробовщик с силой втянул в себя воздух и зачмокал. Сладостно вздохнув, он продолжал: — Рак — животное божье, чистое. Одно слово — насекомое. Кстати, слыхали про раки-то? Про церковные, конечно!
— Нет, а что такое? — насторожился Сергей Михайлович.
— О самом главном позабыл вам рассказать, — понизил голос до шепота Иван Пантелеймонович. — Снова антихристы комиссии создавать собираются, как в девятнадцатом году, вскрывать раки священные хотят, ревизию делать мощам.
— Не допустит господь! — ужаснулся и перекрестился Сергей Михайлович. — И вам доподлинно это известно?
— Не доподлинно, а слушок такой появился. В новом клубе вечер дьявольский прошел. Так интересовались безбожники, была ли ревизия мощам Симеонушки. Вот и пошел разговор.
— Не допустит господь! — снова повторил староста.
— Ну, а ежели допустит? И в гробнице, упаси господи, что не так окажется, что тогда?
Сергей Михайлович почесал мизинцем кончик острого носа.
— Все в порядке у нас в раке. Когда архиепископ проездом был, пожелал он обозреть тело нетленное. По открытии гроба весь храм наполнился благоуханием от святых мощей преподобного. Все косточки целы, слава всевышнему. А что до вечера дьявольского, так про него и нам известно. Никакого решения о вскрытии там не было. Поболтали, и всё. А захотят — пусть вскрывают. Нам таить нечего.
— Ну и хорошо… — Хозяин перекрестился.
— Ванечка, заказчики пришли, — позвала жена.
— Айда со мной, Сергей Михайлович! На великана поглядишь.
В мастерской действительно стояли дядя Проня и Глеб Андреевич. Плотники заканчивали крышку.
— Ну как работа, нравится? — спросил хозяин.
— Добрая работа, — похвалил Глеб Андреевич, вынул из кармана пропуск и программку и протянул Ивану Пантелеймоновичу. — Вам вот обещанное. В ложу дирекции.
— Спасибо. Придем обязательно. Борьба-то будет?
— Нет.
— Экая досада. Больше всего в цирке я борьбу уважаю.
Гробовщик пригласил заказчиков в комнату, пока будут доделывать крышку гроба:
— Садитесь, в ногах правды нет. Не желаете ли пивка?
— Спасибо, — отказался дядя Проня, — не могу. Выступаю сегодня.
— Неужели от одного стаканчика что случится?
— И случиться может, и вообще нельзя. В цирке такой закон.
— Ему очень сложный номер работать сегодня предстоит, — сказал Глеб Андреевич. — А я не
