— Здорово, монах!
Он привык, не обижается.
Рождение огней
Самолёт заходил на посадку. Внизу, на земле, было сумеречное морозное утро. От Енисея шёл пар. Земля светилась миллионом огней. Они тянулись вереницами, расходились ветвями, закручивались спиралями, рассыпались в беспорядке, потом снова вдруг выстраивались в длинный, бесконечно правильный ряд, образуя систему. Казалось, небо со всеми своими созвездиями отпечаталось на земле. Россыпи и скопления огней можно было видеть на всех сторонах горизонта, покуда хватало глаз, а там уже, куда глаз не хватало, различалось слабое электрическое свечение.
От Красноярска до Дивногорска всего час езды по берегу Енисея. Рядом с дорогой несётся текучая пучина воды свинцового цвета. Она не замерзает, эта пучина, она живёт, мечется, укрощенная, отдавшая уже свою силу турбине, и парит на морозе. Можно подумать, что вода в Енисее горячая, такой стоит пар. Можно подумать, что вода разогрелась в работе.
Дивногорск спускается к Енисею с горы степенно и постепенно — ярусами.
Наверху — стадион, автобусная станция, магазины. Ниже — Комсомольская улица, ещё ниже — железная дорога, вокзал и уж потом — набережная. Сверху донизу идёт широкая, в несколько сотен ступеней лестница. Идти по ней долго. А местные парни накатали катков от верха до самого берега. Ух как несутся они, раскинув для равновесия руки! Вот он только что был наверху, а вот уже у реки. Я попробовал — у меня не получилось.
В Дивногорске восемь тысяч детей — треть всех жителей. Одного такого дитёнка мы с его папой брали из детского сада, на вершине горы. Папа с дочкой сели на санки, оттолкнулись и через минуту были внизу, у самой парадной. А я всё шёл, шёл… Ишь какие они, дивногорцы, скорые!
Как живёт Дивногорск?
А вот так. Крутятся турбины электростанции, Сибирь получает электричество.
А в городе проходят межобластные соревнования конькобежцев. Репетирует ансамбль «Кедриночка». К Новому году открылся базар — из тайги привезли свежие ёлки.
Между тем турбины всё крутятся.
Новосёлы въезжают в новый стоквартирный дом. Проходит воскресник на строительстве детского сада. В кино идёт фильм «Думают ли животные?».
Тем временем турбины всё крутятся, крутятся.
Заканчивается строительство завода.
На фабрике-кухне — праздник национальных кухонь пятнадцати республик.
В магазине проводится выставка-дегустация рыбных кулинарных изделий. За неделю не перепробуешь всех этих вкусных блюд.
А турбины всё крутятся! Крутятся турбины! И это — главное. Турбины — как ровный пульс, как здоровое сердце города. О них горожане думают всё меньше и меньше. А чего о них думать — дело надёжное, сделано навечно. И всё-таки горожане знают — это главное.
Город и родился и прославился благодаря своей удивительной электростанции. Без неё — он просто город, каких много. А с нею — он единственный в мире, потому что тут работает самая крупная, самая сильная в мире ГЭС.
Когда подходишь к мощному, километровому телу плотины, то кажется, что тут ничего особенного и не происходит: такая здесь царит чистота, красота и покой. По обе её стороны вздымаются живописные таёжные склоны, внизу кипит тяжёлая вода Енисея, плывут облака. Идеальные места для художественного фотографирования. И среди всего этого — сияние стёкол и алюминия.
Толпа туристов проходит сквозь стеклянные двери, как будто это не промышленное предприятие, а музей.
А между тем в этой тишине — я знаю, я читал — рождается чудо.
Вода, собранная за спиною плотины в водохранилище, падает с высоты ста метров на рабочие колёса турбин. И рождает электроэнергию. Работа, которую может произвести эта электроэнергия, равна мускульной силе ста двадцати миллионов человек. Сколько людей нашей страны должны были бы выйти сегодня на эту работу?!
А тут — тишина, покой, безлюдье…
В машинном зале в одну рабочую смену находится всего четырнадцать человек: начальник, четыре дежурных мастера, а также девять слесарей. Слесарями работают женщины, мужчины не идут на эту работу, говорят: там нечего делать, очень простая работа.
В машинном зале не то чтобы тишина, но ровное, устойчивое такое гудение. Стена этого зала — почти полукилометровое сплошное окно. Если подойти к нему вплотную и посмотреть вниз, то можно вообразить, что находишься на носу плывущего парохода. И как-то забываешь, что за спиной у тебя, совсем рядом, постоянно нависает стометровая толща воды, которая ждёт своей очереди, чтобы упасть на колёса турбин и, пройдя под плотиной, возникнуть у тебя перед глазами. Река вся в пене, как бывает в пене после быстрого бега хорошая лошадь.
Машинный зал — не просто цех, но и необычайно красивое сооружение. Из конца в конец в строгом порядке тянутся двенадцать красных цилиндров. Возле каждого — два белых. Красные — это лишь малая часть спрятанных под полом турбин. Белые — это лишь малая часть системы управления.
Чем же они занимаются здесь, эти четырнадцать дежурных, которым подчиняется самая многоводная река Советского Союза?
Начальник смены Николай Николаевич Сатаев даёт мне посмотреть журнал.
Всего полчаса. А сколько забот. Оказывается, и река, и машины, и люди, работающие посредине и внутри реки, только делают вид спокойной, монотонной работы. На самом же деле каждую секунду здесь идёт жестокая, жаркая схватка.
В каждую секунду на электростанцию нападают шесть тысяч кубометров воды. Им противостоит пять с половиной миллионов кубометров бетона, двенадцать турбин и четырнадцать человек. Из этого сражения в течение года и высекается невиданная энергия — двадцать миллиардов киловатт-часов.
Я сказал начальнику смены, что хочу побывать на «переднем крае», в самом жарком месте этого сражения. Николай Николаевич взял большие ключи, оставил вместо себя, дежурного мастера, и мы пошли.
Мы спустились вниз по металлической лестнице, перелезли какие-то стальные барьеры, и я воскликнул:
— Да это же рабочее колесо!
Стальной цветок колеса был знаком мне по фотографиям. Он делался у нас в Ленинграде, и какой же ленинградец его не знал!
— Погодите, — сказал Николай Николаевич, — мы ещё сюда вернёмся.
