отчизна! – взмахнул он рукой, указывая на расцвеченную флажками карту, висевшую позади стола. – Одна шестая света, двадцать два миллиона квадратных километров площади! А вот линия фронта. За ней лежит наша территория, захваченная врагом. Огромный, богатый край. Народ приказал нам вернуть эти богатства, изгнать врага. Тысячи наших людей на оккупированной немцами территории ждут от нас освобождения.
Грабов остановился, вышел из-за стола.
– Война тяжелая, товарищи. Поставлено на карту самое дорогое – свобода и счастье Родины. Будем смотреть правде в глаза. Некоторые из нас настроились, прямо скажу… неправильно. Я имею в виду не боязнь трудностей, не страх перед смертью или еще что-то такое позорное для советских людей, но какая- то обреченность или чрезмерное бравирование своей храбростью у некоторых наших товарищей наблюдается, есть. И это плохо отражается на боевой работе. Получается, как в той украинской присказке: «Нагадай козе смерть, а она и будет…»
– Товарищ комиссар, мы не боимся умереть, – прозвучал чей-то голос.
– Вот, вот, – горячо подхватил Грабов. – Красиво, очень красиво сказано, но ерунда! Самопожертвование, если оно не вызвано необходимостью, есть самоубийство. Грош ему цена. Капитан Гастелло совершил свой подвиг не как обреченный на гибель, отчаявшийся человек. Он направил свой горящий бомбардировщик в скопление вражеских машин с ясным сознанием, твердой волей, во имя победы жизни. Нам следует помнить об этом, товарищи, и отличать истинный подвиг, совершенный во имя любви к Родине, от ложных понятий о подвиге. Чего больше? Прилетает летчик с задания. Машина избита вдребезги. С горем пополам приземляется, и смотришь – рулит в ремонт. Казалось бы, есть над чем призадуматься: почему так получилось, как избежать этого в будущем? Так нет! Вместо критического отношения к себе, к своим действиям, он, видите, ли, позирует, самовосхищается. Посмотрите, мол, какой я герой – сто пробоин привез! Битых героев не существует.
По землянке прошла волна сдержанного смеха.
– Такое понятие об отваге есть не что иное, как глупость, если не хуже… – сказал Грабов. – Я не постесняюсь назвать фамилии лейтенанта Оленина и лейтенанта Попова, которые, того и гляди, еще соревноваться начнут между собой, кого больше немцы изобьют…
В землянке засмеялись громче.
– Нет, товарищи, здесь не до смеха! – остановил летчиков Грабов. – Мы, советские люди, уважаем храбрость, если она непоказная. Война – опасный и кропотливый труд. Ты победи врага, уничтожь его, прилети на аэродром да посади машину целехонькую на все три точки – тогда ты герой. Честь тебе и хвала! Ну, а если уж выхода нет, то умирай так, чтобы враги тебя и мертвого боялись.
От дыхания людей в землянке стало душно. Грабов вытер платком влажный лоб.
– Мы мало занимаемся анализом боевой работы, – продолжал он, – не разбираем ошибок, не указываем на промахи, а они тем временем укореняются у нас, приводят к ненужным потерям. Ответственность за подготовку и сохранность людей лежит на нас, коммунистах. Впереди предстоят серьезные бои, к которым мы должны хорошо подготовиться.
Каждый вылет на задание, каждая свободная минута на земле должны использоваться на учебу. Задача трудная, но я буду строго придерживаться ее выполнения.
– А кто полком будет командовать? – спросил кто-то от двери.
– До приезда нового командира командовать полком буду я, – произнес Грабов, устало опускаясь на скамейку.
– Кто просит слова? – спросил Омельченко, вставая из-за стола.
– Лейтенант Оленин просит, – поднял руку Оленин. Встав с нар, он подошел к столу и небрежным движением закинул назад растрепавшиеся волосы.
– Товарищи, – запальчиво заговорил он. – Среди вас я коммунист самый молодой, но молчать не могу.
Вопрос, затронутый сегодня товарищем комиссаром, очень взволновал меня. Как я понял из его выступления, от нас требуют выполнения заданий не просто, а как-то по-особенному. Чтобы, как говорится, и овцы были целы и волки сыты. А это означает, что нам предлагают штурмовать чуть ли не там, откуда по нас меньше будут стрелять!
– Понял, называется! – хмыкнул на всю землянку Остап.
– Не перебивай… – оборвал Оленин, метнув на него злой взгляд. – Не кажется ли партийному собранию, что при такой установке некоторым и карты в руки? Кто даст гарантию, что среди нас не найдется ухарь, который под маской сохранения материальной части и людей станет увиливать от добросовестного выполнения задания?
В землянке зашумели. Со всех сторон посыпались реплики и возгласы:
– Не беспокойся. Ты не один летаешь!.. – В группе все видят!..
– В крайности впадаешь, Леня… Демагогия… Омельченко сердито застучал карандашом по чайнику:
– Товарищи! Прошу соблюдать порядок. Вы, товарищ Борода, возьмите слово, тогда и говорите…
– А чего ж он городит? По его выходит, что вообще и верить никому нельзя… – ворчал Борода.
– Разрешите, – вскинул руку Оленин. – Кстати, о группах. Все мы, ведущие, имеем достаточный боевой опыт, чтобы бить врага, как требуется. Я считаю, что ведущим надо предоставить больше самостоятельности в действиях, а не зажимать каждый их шаг и водить на веревочке. А с нами поступают, как с курсантами: летай только так, заходи на цель только так. Это отбивает всякую инициативу! Может быть, товарищ комиссар объяснит?
– Да, могу объяснить, товарищ Оленин, – вставая ответил Грабов. – Я думаю, что вы все же поняли, о чем я говорил, и только из упрямства не хотите сознаться. Никто не собирается отбивать у ведущих инициативу. Я говорил о том, что некоторые наши летчики, имея именно большую самостоятельность и инициативу, используют ее неправильно. Контрольные полеты, например, которые я провел за последние дни в разных группах, убедили меня в этом. Не всегда задачи тактически решаются правильно, не всегда учитываются свои ошибки, а также ошибки товарищей. Некоторые ведущие берут не мастерством, а… как
