– Вот будет партсобрание, я поставлю о его поведении вопрос, – пообещал Оленин и шагнул к своему капониру.
– Подожди, – придержал его за локоть Аверин. – Знаешь, я сегодня заметил одну противную штуку. Скворцов-то – веришь? – бомбочки свои фью-ють… в море сбросил… – изобразил он рукой мнимую. траекторию.
– Ты что? Не может быть! Кто видел? – воскликнул пораженный Оленин.
– Я видел. Я рядом с ним летел… Замполит подвел группу к Чушке. Оттуда нас встретили так, что света не взвидели. Мы втроем спикировали, а он как летел на тысячу метров, так и сыпанул… с разворота… Наглушил рыбки в проливе. А когда мы выбрались из зоны обстрела, он тут как тут. Присоединился к нам.
– Кроме тебя еще кто-нибудь видел? – спросил Оленин, что-то соображая.
– В том-то и дело, никто не видал. Потому и молчу. Тебе только сказал.
– Н-да… Одному тебе могут и не поверить. Скажут, показалось. Подполковник о нем высокого мнения.
– Вот и беда… Хазаров считает его дисциплинированным офицером. Скворцов хитрит. Умеет показать товар лицом. На цыпочках перед ним бегает, – презрительно усмехнулся Аверин.
– По мне, пусть хоть на голове бегает. На земле мне все равно. Но в воздухе! Там я нахожусь не ради созерцания красивой природы. А с таким напарником в западню влетишь, – сказал Оленин. – Пойдем!..
За капониром, в тени на насыпи, сидел молодой сержант Замойкин – стрелок Скворцова. Перед ним суетливо хлопотали десятка два диких голубей, подбирая с земли брошенные им хлебные крошки…
Стрелок не заметил появления офицеров. Тишина, голуби, задумчивое лицо парня создавали такую мирную, домашнюю картину, что летчики невольно остановились. Оленин нервно поправил поясной ремень, прищурился и вполголоса предложил:
– Давай порасспросим его. Вместе летают. Скажет же он что-нибудь?
– Леня! Разговор наш останется между нами. Давай лучше вдвоем проследим, – предложил Аверин. – Черт его знает, может быть, у Скворцова нечаянно получилось? – развел он руками. – Случай такой дикий, что сам себе не веришь.
По дороге от станицы показался полковой писарь. Он шел размашистым шагом, держа под мышкой коричневую папку… Поравнявшись с летчиками, взял под козырек, остановился.
– Товарищ лейтенант, вам письмо, – сказал он, вынимая из папки конверт и вручая его Оленину.
Письмо было от отца. Оленин поблагодарил.
– Нашим никому нет? – спросил он, вскрывая конверт.
– Есть письмо Черенкову. Передадите?
Оленин взглянул на обратный адрес, прочитал фамилию Пучковой и едва не вскрикнул. Перед глазами встал черноволосый капитан-танкист, вытянувший его самолет с минного поля. Так вот почему лицо его показалось знакомым! Галина Пучкова – это ж сестра танкиста, карточка которой хранится в планшете у Черенка.
Оленин пожалел, что не назвал тогда танкисту фамилию Черенка. Ведь тот обмолвился, что в авиации служит его лучший друг, с которым они никак не встретятся.
«Пойду сам к Василию и расскажу о встрече с Пучковым», – решил он.
Положив письмо в карман, он кивнул Аверину и пошел обратно, забыв и про ведро с горячей дождевой водой и про чистый подворотничок.
Приближалась кубанская осень – ясная и солнечная. На фронте наступило временное затишье.
9 октября, поздно вечером, летчики слушали у радиоприемника Москву. Торжественный голос диктора передавал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором сообщалось, что войска Северо-Кавказского фронта завершили разгром немецкой группировки на Кубани и полностью очистили от захватчиков Таманский полуостров.
Оперативный плацдарм фашистов на Кубани был ликвидирован. Ни одно из войсковых соединений, принимавших участие в освобождении Тамани, не было забыто в приказе.
Когда среди отличившихся диктор назвал штурмовую авиадивизию генерала Гарина, раздались рукоплескания и радостные возгласы. В ознаменование одержанной победы дивизии присваивалось наименование «Кубанская».
Приморская армия начала скрытно и последовательно готовиться к высадке десанта в Крыму. Черенок, назначенный командиром эскадрильи, перелетел с нею на новый аэродром. Приземлившись на посадочную площадку, он высунул из кабины голову и долго разглядывал пустынную невеселую местность, вспоминая лермонтовского Печорина и его слова о Тамани.
Новый аэродром располагался на месте бывшего хутора. От населенного пункта, каким считался хутор, осталось всего четыре дома. Жителей не было. Зато полевых мышей развелись несметные полчища. Серые, тощие, они с отвратительным писком бегали всюду в поисках пищи. Но поля были засеяны только ржавыми гильзами помятыми солдатскими касками, обломками горелого железа. Рядом с летной площадкой проходила узкоколейная железная дорога на порт Семенюк. Полотно было взорвано. Дальше на запад, до самого моря, простиралась выгоревшая холмистая степь. Израненная, без деревца, без воды, без вспаханной нивы, степь выглядела дикой и пустынной.
Перед самым вылетом на новую точку стрелок Горянин принес Черенку письмо от Галины. Черенок разорвал конверт, но прочитать не успел. Последовал сигнал «к запуску», и он сунул письмо в планшет. Теперь, выбравшись из кабины, он пошел к куче перекати-поля, нетерпеливо выдернул из конверта сложенный вчетверо листок не заметив, как из него на землю выпала маленькая фотографическая карточка. Стрелок Горянин, наблюдавший за ним из кабины, не спеша вылез, поднял карточку, посмотрел на нее и подал летчику. С карточки глядела Галина. Она стояла на том мостике через Кубань, на котором они встретились в день его отъезда. На ней была та же кофточка, и косы свободно падали на грудь. Девушка
