другом.
Через час комсорг колхоза «Луч Октября» Маруся Ковалева и ее новые знакомые из аэродромной службы обвили винт и кабину самолета огромной гирляндой полевых цветов.
«Ил» был торжественно вручен старшему лейтенанту Черенкову. После окончания официальной части Прохоров поцеловал летчика и сказал с чувством:
– Желаю тебе, дорогой Вася, на крыльях этих берлоги фашистов достичь, а после победы к нам в гости на Кубань-матушку прилететь. Мы тебе и аэродром на толоке приготовим…
Маруся, следуя примеру председателя, также хотела было пожелать летчику удачи в бою и побед, но после поцелуя Черенка залилась румянцем и, потупившись, опустила глаза.
– Эге! Вот это по-гвардейски! – весело воскликнул Прохоров.
Черенок, смеясь, развел руками.
– Это, Николай Харитонович, в порядке подшефной благодарности от гвардейцев… А теперь, дорогие шефы, по неписаному закону авиации мне надлежит прокатить вас – с ветерком или без ветерка, это уж по желанию… Прошу в кабину, – пригласил он председателя.
– Ну тебя с твоим ветерком! Думаешь, так я с тобой и полетел! – ответил Прохоров под общий смех.
– А что, дядя, на арбе с кукурузой лежать спокойнее? – съехидничал маляр и тут же исчез за спинами техников.
– Садитесь в кабину, товарищ. Не беспокойтесь. Все будет в порядке, – посоветовали Прохорову окружавшие его летчики других самолетов.
– Эге! Он, шальной, еще мертвую петлю завернет или посадит так, что без печенок останусь… А у меня еще делов в колхозе недоделано сколько! – шутил председатель.
– Николай Харитонович, – нарочито спокойным тоном отвечал Черенок, – такую посадку, как вы видели тогда зимой, я сделал единственный раз в жизни. Теперь не смущайтесь. Надевайте парашют да залезайте в кабину.
– Ого! И парашют? Мне, что ж, и прыгать придется?
– Нет. Так полагается по нашим правилам. Без парашюта в воздух нельзя.
– Ну, была не была… поехали! – сказал Прохоров тоном человека, решившегося на отчаянное дело, и шагнул к машине.
Окружающие захлопали в ладоши. Глаза авиаторов с одобрением следили за председателем, грузное тело которого еле вмещалось в кабине стрелка.
Через четверть часа вспотевший от напряжения, но довольный, Николай Харитонович выбрался из самолета, уступая место комсоргу Марусе. Девушка как ни в чем не бывало, словно она полжизни провела в кабине боевого самолета, надела на кудрявую головку шлемофон и, по-хозяйски осмотревшись, устроилась на сиденье. Черенок взлетел, включил переговорный аппарат и начал с ней разговаривать.
– Легко как здесь… наверху! Как будто у сердца крылья выросли… – вздохнула девушка и, помолчав немного, неожиданно запела.
Черенку было понятно состояние девушки, впервые поднявшейся в небо. Он и сам в небе часто пел. А теперь они пели вместе. И как, должно быть, удивлялись радисты, когда на короткой волне штурмовиков вместо привычных позывных и лаконичных команд зазвучала разудалая кубанская песня.
На другой день утром Черенок собрался улетать обратно. Время не ждало. Полк напряженно работал. Начало белорусской кампании было удачным. Эскадрилья Черенка действовала сработанно. До последнего времени потерь в людях и в машинах не было, и Черенок стремился организовать боевую работу так, чтобы и в будущем подразделение его не теряло боеспособности. Недавно Хазаров на партийном собрание полка отметил вторую эскадрилью как образцовую, поставив всему летному составу в пример ее организованность, дисциплину в воздухе, взаимную выручку, правильные действия ведущих групп. Находясь в Орле, Черенок не переставал думать о своих летчиках. Как только с делами было покончено, он тотчас же заспешил. Пока механики готовили машину, Прохоров с Марусей втащили в кабину самолета увесистый ящик. Из щелей его вылезала солома.
– Что это вы грузите? – поинтересовался летчик.
– Да так… Ничего особенного… Небольшой подарок твоим товарищам. Продукция нашей птицефермы, – кряхтел председатель, привязывая ящик.
Отдав Прохорову письма для колхозников «Луч Октября» и отдельно для «мамы Паши» и секретаря райкома партии Александры Петровны Пучковой, Черенок пожал всем руки и поднялся в воздух. Набирая высоту, самолет становился все меньше и меньше. Шефы, подняв головы в небо, следили за ним не спуская глаз. Неожиданно штурмовик повернулся через крыло и в крутом пике понесся вниз. С каждой секундой увеличиваясь, он со страшной скоростью приближался к земле. Нарастающий вой мотора привел 8 трепет Марусю, в глазах Прохорова мелькнул страх, но у самой земли самолет резко выровнялся, и покачиваясь с крыла на крыло, промчался над самыми головами провожающих и исчез на западе.
– Фу-у! Озорник… До смерти перепугал старика… – улыбаясь погрозил ему вслед председатель.
Маруся задумчиво молчала…
Восточнее Минска, в обширных лесах Полесья застряла большая войсковая группа противника, насчитывающая более пятидесяти тысяч человек с артиллерией, танками и автотранспортом. Окруженные гитлеровцы предпринимали яростные попытки прорваться на соединение со своими, но безуспешно. Зажатые в огненное кольцо, засыпаемые бомбами и снарядами, они вынуждены были капитулировать. Одних только знамен фашистских полков было взято до полусотни.
Штурмовые удары по минской группировке противника летчики Хазарова наносили с новой оперативной точки. Черенок догнал свой полк в небольшой деревне, на правом берегу Днепра. Уже в густых сумерках, когда на аэродроме наступила тишина, жителей потревожил раскатистый рев одинокого «ила», проскочившего над самыми крышами.
– Кто это так поздно? Наши, кажется, уже все дома… – произнес майор Гудов, выглянув из-под зеленого
