Невыносимо глупо было изображать из себя вещую Сивиллу, но в памяти мелькнуло отчаянное, страдальческое лицо Витали: «Только никому не говори… Не говори!..»
Ирина легонько кивнула. Ладно, пусть Маришка издевается. Сейчас главное – побыстрее выбраться из дому, потому что тревога все сильнее овладевала ею.
Маришка все еще пыталась проницать взором тьму, однако волна недоброй напряженности, исходившая от нее, постепенно схлынула.
– Погоди минутку, – буркнула, ныряя в задец.
Ирина терпеливо прислонилась к стенке.
Ждать и в самом деле пришлось недолго. Появившись снова, Маришка на ощупь сдернула с гвоздя что- то жестяно грохочущее:
– Пошли. Это отцова плащ-палатка старая, накроемся ею – нас и цунами не прошибет.
Однако ливень, который обрушился на них на улице, был похлестче цунами! Посередине неслись глинистые потоки, в которых то и дело отражались высверки молний. Пришлось идти по обочине, вцепляясь босыми пальцами в траву. Только так можно было не поскользнуться, не упасть. А рухнешь в эту жирную скользоту – не скоро встанешь.
– Смоет все на огороде к чертовой матери! – прокричала Маришка в самое ухо Ирине: дождь бил по дождевику, словно горохом в пустое ведро сыпал. – Годовая норма осадков выливается, не меньше!
Ирина прыснула в душную, сырую мглу. Крестьяне!.. Дождя не было – плохо, дождь пошел – опять неладно. Не придется ли им теперь еще и с наводнением бороться, возводя под руководством Петра какую- нибудь дамбу вокруг Вышних Осьмаков? Может, они уже приговорены пожизненно спасать эту забытую богом деревушку? Ну что ж, Ирина ничего против этого не имеет: в том случае, конечно, если…
И вдруг она поняла, что ей совершенно не хочется продолжать дело, ради которого сюда приехала. Всю жизнь не хватало денег, ужасно не хватало! Думала, что внезапно свалившееся богатство, на которое, как считала, имеет полное и неоспоримое право, поможет решить все ее проблемы. Сделает красивой, нарядной, счастливой! Ну, насчет красоты все как-то само собой уладилось, нарядной можно быть и в простеньком, деревенском, трижды обмотанном вокруг туловища платьишке и даже вовсе без оного, а что касается счастья – оно тем более не в деньгах!
«А может, сказать ему? – подумала, замирая от страха. – Взять и сказать! Он так иногда смотрит, будто… – Усмехнулась. – Будто тоже видел меня во сне. Ну я же красивая, я же очень красивая, он просто не сможет…» Надежда робко затрепетала в сердце.
– Интересно, а где Петька? – пробормотала Маришка, на миг высовывая свой дерзкий носик наружу и тут же ныряя под плащ. – Что тут можно надежурить, интересно знать? Явно же, что погасило все пожары на свете, шел бы домой, так нет…
Тут Ирина остро позавидовала Брунгильде. Она ведь тоже замкнута на одной навязчивой идее, но у окружающих это вызывает только умиление и сочувствие. А вот когда Ирина вчера подлетела к Сергею, чуть не крича криком от страха за него, на нее все так выпялились… И он сам прежде всего!
– Смотри, темно. – Маришка прервала ее невеселые мысли, увесисто подтолкнув в бок. – У деда окошко не светится. Спит. Значит, все в порядке. Пошли обратно?
Да, в мокрой тьме – ни огонечка. В небе снова сверкнуло, высветив очертания убогого, покосившегося домишки.
– У него дверь настежь, – рассмотрела глазастая Брунгильда. – С ума сойти, небось в сенях море разливанное! Пошли прикроем. Дедуль, ты спишь? – крикнула, ощупью взбираясь на скользкое, словно бы салом намазанное крыльцо и втаскивая за собой Ирину. – Надо дверь запереть, тебя ж зальет!
В сенях было воды по щиколотку, не меньше. Гнетущий запах сырости, старости, затхлости, почему-то свежеразрытой земли. И еще было холодно-холодно – холодней даже, чем на улице!
– Надо печку затопить, – пробормотала Маришка, бестолково шаря по стенам сеней в поисках двери. – Небось в дровянике еще есть… А черт, руку занозила! Клин блинтон, да где же эта дверь?!
Как всегда, магическое слово помогло незамедлительно: что-то заскрипело, тяжело поползло. Ирина тревожно сощурилась: новый запах, да какой страшный! Почему-то сквозь дымок отчетливо пахло кровью…
Через мгновение, при новом высверке молнии, она поняла почему: на полу навзничь лежал человек.
Девушки в ужасе прижались друг к дружке. Маришку колотило так, что шатало и Ирину.
– Кто там? Кто это? – выстукала зубами Брунгильда.
– Фонарик бы… – выстукала в ответ Ирина.
– Есть фонарик! – Маришка пошарила в кармане. – Отцовский, старый. Не знаю, загорится ли?
Тускло-тускло зардела в темноте крошечная лампочка. Блеклое пятно света скользнуло по стенам, по столу, где валялась упавшая свеча; по полу; блеснуло в темной кровавой луже, в которой лежал… Петр.
Ключ, ключ, ключ…
Теперь он понимал, почему в старых шпионских романах и фильмах столько сил тратилось, чтобы выкрасть у противника ключ к шифру. Без него перед глазами не письмо, а нелепица, чушь, тарабарщина и абракадабра!
Ключ, ключ, ключ. Смысл книжного шрифта состоял в одном непреложном условии: и у шифровальщика, и у дешифровщика для работы должны быть идентичные книги. Совершенно одинаковые! Чтобы буква в букву, точка в точку! Хотя точки как раз и не больно важны: для затруднения раскрытия секрета многие тайнописцы нарочно ставили знаки препинания в самых неожиданных местах криптограммы, а то и вовсе опускали их. Сейчас задача облегчалась хотя бы тем, что в письме не было ни точек, ни запятых, ни двоеточий или тире, которые оказались бы вовсе не знаками пунктуации, а тоже элементами шифра. И в таком случае пришлось бы разгадывать еще их.
Книга, значит… В одном из его любимых романов – «Наш человек в Гаване» Грэма Грина – такой книгой стало издание «Шекспир для детей» Чарлза Лэма. Но персонажами Грина были профессиональные шпионы. Какая книга могла служить пособием для шифровки у двух раскольников?
Внезапно его поразила собственная недогадливость. Да с чего он вообще взял, что речь идет только о страннике и странноприимном как о двух конкретных людях? История с дедом и его гостем происходила в 30 -е годы, однако письмо явно относится ко временам куда более древнейшим! Состояние пергамента, качество правописания, способ начертания букв – это все не имитация старины, а самая настоящая старина и есть. Может быть, ХVIII век. Может быть, еще раньше. Судя по рассказам матери, дед был человеком образованным, книгочеем. Опасный гость же выглядел как обыкновенный крестьянин. Конечно, он мог и притворяться, но это уже не важно: только один-единственный вид литературы был равно доступен всем слоям общества в прежней России. Это Библия. Ветхий или Новый Завет.
Додумавшись до этого, он наутро же ринулся в ближайшую церковную лавку и чуть было не выложил немалую сумму за толстенную книгу в темно-коричневом переплете с крестом на обложке, да вовремя спохватился: книга-то была переведена на современный русский язык! Нет, ему нужно нечто совершенно иное. Ему нужна Библия на старославянском, причем желательно издание начала ХVII века, а то и еще более раннее: вышедшее прежде, чем переписчики начали править божественные книги на новый лад, что, собственно, и явилось одним из оснований для разделения общества на староверов и никониан.
Такая книга, конечно, могла найтись в областной библиотеке. Он пришел в отдел ценных и редких книг и, запинаясь от робости, изложил свою просьбу. Сидевшая на выдаче огромная, толстая женщина выслушала его, недоверчиво щурясь и поводя внушительными бровями.
– А вам зачем? – пробасила, поджимая губы. – Вы представляете, какая это ценность?! Стоимость такого издания представляете? Литература подобного рода выдается у нас только научным работникам. Вы научный работник?
Он растерянно моргнул. Место его работы… Ох, боже мой, его основная работа была еще дальше от научной, чем старопечатная Библия с цветными буквицами и рисованными заставками – от современного унылого издания!
– Нет, я не научный работник.
– Ну, тогда… – Библиотечная дама сурово повела своей замечательной бровью в сторону двери.
Он ушел, чувствуя себя чуть ли не преступником. Просто-таки руки чесались, до того хотелось открыть
