– Есть одно, что бесспорно, безоговорочно свидетельствует в твою пользу, – холодно, как бы даже с неудовольствием оттого, что это свидетельство существует-таки, проговорил Василий Львович. – И это, как ни странно, именно то, что было принято господами дознавателями за основную улику против тебя. Завещание, в коем ты признан основным и главным наследником баснословного состояния. Уж такую малость ты мог бы сделать, ежели бы и впрямь дядюшку прикончил, – спрятал бы то, что изобличает твою заинтересованность.
– Вот именно! – воодушевленно возопил наш герой. – И я так же думал: где ваша логика, господа дознаватели? А ее у них и в помине нету. Но вы... как же вы сразу обо всем догадались, как же самое главное разглядели?
– Господа дознаватели видели тебя одним: непроспавшимся увальнем деревенским, который сам себя загубил своей алчностью, но и двух слов в свою защиту связать не может, – усмехнулся Василий Львович. – А я видел тебя другим: раненым героем, который жизнь, честь и кошелек моей дочери спас, себя не пощадив. Алчность грабителя и убийцы – и безрассудная храбрость защитника угнетенных в одном человеке никак ужиться не могут, это уж ты мне поверь, моему опыту поверь. В то же время ты отнюдь не простодыра какой-нибудь, у тебя ум изощренный, ему бы только дать возможность расправиться – ты небось еще и меня, старого интригана, за пояс заткнешь. Это ж надо было только додуматься: в привидение предка моего вырядиться! – Князь в комическом ужасе покачал головой. – То есть соображения до поры до времени скрыть завещание у тебя хватило бы, даже если бы ты и напился так, как живописует молва...
– Я не сам напился, – угрюмо буркнул Алексей. – Меня напоили!
– Напоили? – вскинул брови князь. – Чем, хотелось бы узнать?
– Как это – чем? – изумился наш герой. – Вином, известное дело. Там, на дядюшкином столе, столько бутылок стояло... Некоторые с длинными горлышками, некоторые с короткими, зато пробки у них были длинные, были бутылки прозрачные, были темного стекла. Спервоначалу я налил из одной, початой (должно, дядюшка пил, гостя своего ожидаючи), уж очень жажда меня томила, но выпить так и не успел, ну а потом начались все эти шумы да стуки, я и забыл думать, а что пили мы потом, и не упомню.
– Как это не упомнишь? – рассердился князь, и Алексей понял, что в хозяине заговорил самозабвенный собиратель редкостных напитков, о чем и упоминала княгиня. – Уж небось не вчера родился, не мальчишка, отличаешь портвейн от малаги, лафит от люнеля, херес от бургундского, мальвазию от мартеля, пунш от портера, а бордоское от кваска таможенного!
– Бордоское? – задумчиво повторил Алексей, вспоминая дядюшкин стол. Странно, только теперь почему-то всплыло в голове: когда они с
«Они и сейчас бог весть чем заняты», – сердито подумал о себе Алексей, с усилием возвращаясь к беседе с князем:
– Да, вино в той бутылке и впрямь было такое... этакого цвета, бордового. Наверное, бордоское! Бордо! А что это вы еще сказать изволили, какое вино бывает? Квасок таможенный, я не ослышался?
– Ну, я погляжу, ты и впрямь дитя малое, – необидно покачал головой князь. – Квасок таможенный – это шампанское так зовется из-за тех поборов, каким его ввоз облагается на таможне. У нас в России отчего-то одну марку предпочитают —»Вдова Клико», однако на деле французское шампанское добрым десятком названий пощеголять может: «Помери», «Мум», «Моэт и Шандон», «Перрье Жуэ», «Лансон», «Хайдсик», «Боллингер» и прочая, и прочая, и прочая. Англичане отчего-то все больше «Мум» пьют, а сами французы, истинные ценители, предпочитают «Перрье Жуэ».
– Матушка Пресвятая Богородица! – с уважением пробормотал Алексей. – Как вы только в голове все это держите, сударь? Я одну только наливочку вишневую пробовал, небось и слов-то таких, какие вы сказать изволили, отроду не слыхал!
– Если честно, я тоже предпочитаю вишневочку, – подтвердил князь уничижительный отзыв своей супруги. – Однако собиранием различных напитков увлекаюсь всерьез и запросто могу сказать, что в бутылках длинных обыкновенно налиты вина рейнские, с длинными же пробками – это бордоские. Шампанское очень просто отличить от прочих даже на вид: оно всегда в больших, широкобедрых этаких бутылях, головка в серебряной либо золотой фольге. Само собой, вина можно в графинчики перелить, но я даже с завязанными глазами с одного глотка отличу «Шато д'Икем» от «Шато Лафит», «Барсак» от «Грюо- ла-розе», «Редерер» от «Моэта», а «Штернберг-кабинет» от них от всех, вместе взятых. Однако что это я? – с усмешкой прервал сам себя Василий Львович. – Уселся на любимого конька и погоняю, и погоняю, а ты меня не остановишь. А между тем речь не о моих винных погребах, а о твоей судьбе идет. Вот ты дважды обмолвился: напоили-де меня, мы-де потом что-то пили, не упомню... Стало быть, ты не один в доме Талызина был?
– Не один, – чуть слышно, с превеликим трудом и не сразу выдавил из себя Алексей.
– А с кем?
Воспоследовало молчание.
– Ты, брат, не дури, понял? – Голос князя построжал. – Я ж не из пустого любопытства выспрашиваю, мне, чтоб помочь тебе, все досконально знать надобно. Был кто-то с тобой? Был. И кто же это?
Вот тут наш герой лег-таки ничком. И потому, что колени заныли от долгого на них стояния, да и душа заныла. Стоило только представить, что надобно наконец кому-то поведать о
Тут пришла на ум Алексею одна страшная семейная история – не столь давняя, между прочим, пугачевских времен. Вслух, открыто об сем никогда не говорили, отголоски события вспоминались в людской да в буфетной, где-то там Алешка все это подслушал. Речь шла о первой жене отца его, и сначала Алеша никак не мог поверить, что у батюшки была еще жена, кроме покойной матушки, и даже сын был... Он потребовал к ответу тетеньку Марью Пантелеевну, и та после долгих огрызаний и умолчаний наконец нехотя рассказала племяннику, как отец его в молодых годах со всей семьей отправился в Арзамас, чтобы навестить женину родню, и был там захвачен передовыми отрядами пугачевскими, которыми командовал Илья Аристов. Бывший приказчик, этот мстительный человек обладал довольно-таки изощренным умом, за что его и ценил Емельян Пугачев. Да и государыня считала Аристова одним из опаснейших пособников фальшивого императора Петра Федоровича. Оказавшись в плену, Сергей Уланов умудрился послать одного из своих преданных слуг (не все слепо кинулись под крыло самозваного царя, многие сохранили верность господам!) в расположение войск генерала Михельсона. В эту пору войска смыкали окружение, и Аристов не мог придумать, как из него выйти. Задуман был лихой план: Уланов выводит из окружения Аристова и самых близких ему мятежников под видом своих собственных крестьян, которых он хочет перевести из арзамасской вотчины в нижегородскую. Взамен Аристов должен был поклясться, что ни один волосок не упадет более с головы ни одного дворянина, барина, помещика ни в Арзамасе, ни в его окрестностях. Разумеется, Уланов предполагал навести бунтовщиков прямиком на засаду, и Михельсон согласился с этим рискованным планом. Аристов вроде бы поверил Уланову, согласился с его планом (земля уже дымилась под ногами разбойников), однако в последнюю минуту, уже перед выходом отряда, выдвинул условие: семья проводника должна отправиться вместе с ними. И Уланов принужден был согласиться, потому что иначе вся тщательно задуманная операция сорвалась бы. Отряд выступил в поход, однако Сергей Уланов недооценил хитрости и подозрительности Аристова. Тот выслал вперед лазутчиков, которые очень скоро натолкнулись на передовые отряды Михельсона и поняли, что прямиком следуют к гибели. Когда это известие донесли до Аристова, первым его побуждением было снести голову обманщику Уланову, однако он сдержал себя... для того, чтобы убить на его глазах жену и сына. Потом досталось саблей и Уланову, однако он был подобран тем же преданным слугой и только чудом выжил, хотя и не хотел жить. Кстати сказать, отряд Аристова был
