но отшатнулась от него, оступилась – и упала, ударившись головой о борт автобуса, а потом об асфальт. Так или не так?
– Так-то оно так… – уклончиво ответила Наталья и мысленно выругала себя за то, что ринулась в больницу, так и не узнав, что говорится об этом происшествии в сводке ГАИ.
– Но куда она так бежала, боже мой, куда?! – сквозь рыдания выговорила Августа Стефановна.
– Ну мало ли, может, подружку увидела и пустилась догонять, – предположила Наталья.
Врач нахмурился.
– Будь вы повнимательнее, девушка, – обратился он к Наталье, которая была как минимум лет на семь старше его, – вы бы обратили внимание, что состояние у больной крайне подавленное. Сотрясение-то у нее, прямо скажем, не тяжелое, средней тяжести, точнее говоря, но оно усугублено моральным кризисом.
– А что вы конкретно имеете в виду? – спросила Наталья.
– Да плачет она все время и никого не хочет видеть и слышать, даже меня! – неразборчиво выкрикнула Августа Стефановна.
– Но все-таки сотрясение… хоть и средней тяжести… – заикнулась Наталья.
– Да у нее будто не сотрясение, а потрясение! – всхлипнула Августа Стефановна.
– Нет, мама, так нельзя, – сердито сказал врач. – Вы мне скоро всех потрясете таким образом. Пойдите-ка вон в садик, подышите и успокойтесь. Давайте, давайте…
Его звала медсестра, нетерпеливо окликая: «Валерий Петрович, Валерий Петрович!», но он не отстал, пока буквально не выпроводил обеих женщин из отделения.
Они прошли пахнущий едой и лекарствами тамбур и оказались в садике. Здесь гуляли больные и с сонным любопытством поглядывали на женщин. Слезы тут никого не удивляли, другое дело – новые люди.
Наталья повела было Августу Стефановну пройтись, но та заупрямилась и села на лавочку под могучим ясенем так, чтобы видеть окошко первого этажа, на котором был наклеен листок с цифрой 7 – номером палаты, в которой лежала Люда.
Ветер, солнце и присутствие посторонних немного ободрили Августу Стефановну. Она даже застыдилась своего заплывшего лица, и Наталья предложила ей пудреницу и помаду. Пока женщина приводила себя в порядок, Наталья подумала, что Бочинины очень похожи. Их выделяет какая-то особая чистоплотность. Августа Стефановна – фармацевт, и, видимо, профессиональная аккуратность наложила отпечаток на облик и ее, и дочери. Да еще эти очень светлые волосы, белые ресницы, голубизна глаз…
– Доктор какой хороший, правда? – повернулась к ней Августа Стефановна, возвращая косметичку. – Очень внимательный, заботливый, хоть и молодой совсем.
– Да, и наблюдательный, – осторожно проговорила Наталья.
– Удивительно, насколько остер бывает взгляд у посторонних, они порой видят проблемы, которые не видим мы, – задумчиво проговорила Августа Стефановна. – А у нас, у тех, кто с ними рядом, глаза будто шторками повседневности затянуты. Вот он говорит, что у Людочки душевное состояние какое-то неспокойное, а мне что ответить? Я это вроде бы чуяла, но почему оно, откуда взялось – знать не знаю. В голову всем матерям, когда дочь невеста, наверное, одно и то же лезет, – улыбнулась она виновато. – Может, полюбила несчастливо? Или, не дай бог, воспользовался кто доверчивостью ее?.. Я своей дочке верю, мы с ней дружны, дай бог каждой матери так с дочкой дружить, а вот когда она весь вечер третьего дня к телефону бегала, якобы подружке дозвониться не могла, я подумала, не в мальчике ли каком здесь дело. Видит, что мне беспокойно, говорит: «Мамочка, у нас с Татьяной (это ее подружка задушевная) одно важное дело, ты не волнуйся. Я боюсь, что она глупостей наделает!» Так сказала. А на самом деле – кто знает?..
«Вот тебе и доверительность… Про Татьяну Люда наверняка сказала, чтобы скрыть, куда звонила. И третьего дня – это позавчера. Все правильно».
– Августа Стефановна, а где это несчастье случилось? Может быть, там кто-то из знакомых вашей дочери живет, она к ним и спешила? Или в магазин какой-то…
– Остановка напротив техникума.
«А, это на пути в наше отделение, – мысленно отметила Наталья. – Люда, по-видимому, ехала ко мне одна. Может быть, действительно Татьяны с ней в поликлинике не было? Нет, помню, как Люда сказала: «Мы с Татьяной видели…»
В окне с цифрой 7 отворилась створка и показалась полная седая женщина в мятом больничном халате.
– Эй, слышь-ка! – замахала она. – Твоя дочка проснулась и тебя зовет.
Августа Стефановна и Наталья наперегонки бросились к двери. Наталья только возле палаты вспомнила, что Люда звала все-таки мать, и пропустила ту вперед. Вошла следом осторожно, сдерживая дыхание.
– Людочка, тебе не больно уже? – наклонилась к дочери Августа Стефановна, и голос ее задрожал.
– Не плачь, мамочка, мне не больно, – тихо сказала Люда. – Я совсем забыла, меня ведь в милиции ждут. У меня в сумочке телефон где-то, не помню… сельское районное отделение, там есть следователь, Наталья Сергеевна, я к ней ехала… ты позвони и скажи, что я…
Она отвела утомленные глаза от лица матери и испуганно хлопнула ресницами, увидев близко подошедшую Наталью.
– Что сказать? – с тревогой спросила Августа Стефановна.
Люда молчала, тоскливо глядя на Наталью. Глаза ее медленно заплыли слезами. Слезинка перелилась по виску на подушку.
– Что ты, что ты! – забормотала мать, но Люда договорила, глядя через ее плечо на Наталью, но так, будто той здесь не было:
– Скажи, что я, наверное, перепутала… в поликлинике…
– Лю-да… – недоверчиво произнесла Наталья. – Люда, что ты говоришь?
Мать изумленно обернулась к ней, но тут за Натальиной спиной раздался тонкий от злости голос Валерия Петровича:
– Что за душераздирающие сцены вы тут устраиваете? Что за издевательство над девочкой, мама? – Он подхватил Наталью и мать Люды под руки и потащил их к двери, поглядывая на них сердито и даже угрожающе.
Навстречу уже спешила медсестра, держа в руке шприц.
– Галочка, потом мамой займешься, – на ходу предупредил Валерий Петрович, подталкивая Августу Стефановну к креслу в коридоре.
Та покорно села. Она опять безутешно плакала. А Валерий Петрович повлек Наталью дальше.
– Извините за настойчивость, – сказал он уже на улице, – но сдается мне, что ваше присутствие нервирует и ту, и другую. Я-то не сразу увязал ваш приход с теми словами, которые услышал от Люды, когда она пришла в сознание. Она рвалась кому-то сообщить – теперь я понял, что вам, – будто в чем-то ошиблась, понимаете?
Наталья кивнула.
– Кого-то где-то перепутала, – продолжал Валерий Петрович. – Вы, видимо, знаете, о чем речь. Она твердила это и все время плакала. Потом впала в забытье и уже почти сонно, неразборчиво пробормотала: «Мамочка, по-моему, любовь – самое жестокое на свете… Самое подлое, подлое…» И все. Вы, конечно, понимаете, в чем тут дело? – с надеждой посмотрел на Наталью Валерий Петрович.
– Нет, – честно ответила та.
Наши дни
Нет, Алена не столкнулась нос к носу со Снегом. Она просто увидела его фотографию на стенде с надписью: «Преподаватели нашей школы». На фото он был чуть моложе, чем запомнила Алена, немного угрюмый – такие выражения лиц бывают у людей, которых снимают против их воли, – но в общем-то зрительная память, которая у нашей героини была вообще-то никакая, на сей раз ее не подвела.
Звали Снега Дмитрием Александровичем Анненским, и Алена мимолетно усмехнулась, потому что фамилия эта для человека, пишущего стихи, была, с одной стороны, самой что ни на есть подходящей, а с другой – совсем нет, потому что требовала от него невозможно много, не всякому такой груз по силам, постоянно со знаменитым однофамильцем себя сравнивать…
