вспомнил, как недавно просил у кого-то жалости. Никто его не пожалеет, потому что он сам не жалел никого…
В шею его, ниже левого уха, ткнулось что-то холодное и острое. Он медленно поднял голову, открыл глаз и увидел Бугорка, который осторожно покалывал его ножом, а сзади маячило белое лицо Черкеса, будто бы размалеванное угольными полосами бровей и пятнами глаз.
Бугорок не ждал, что Кролик еще способен сопротивляться, и убрал нож. Димка опрокинулся на бок и резко перекатился в сторону, выкрикнув:
– Он убил женщину на Линде, он тебя хочет убить, чтобы ты не сказал!.. Беги!..
Бугорок прыгнул на него, но, хоть Кролик и был связан, они еще какое-то время катались по сухой и жесткой траве, и Димка в бросках и рывках даже ухитрился сбросить слабые путы с ног. Теперь он пинком отшвырнул Бугорка, изогнувшись, вскочил, на миг застыв от резкой боли в пояснице, и побежал на непослушных ногах к Черкесу, опять крича:
– Беги, беги, да беги же ты!
Заломленные за спину руки мешали ему выпрямиться, и в голову опять вплыла муть, и он не поверил, что это Черкес преградил ему дорогу, ударил и, когда он упал, плюхнулся ему на ноги, прижимая их к земле. Тут подоспел и Бугорок.
– Падаль! Падаль! – Димка задыхался. – Он же убьет тебя!
– Нет! – взвизгнул Черкес. – Не надо! Бугорок! Не надо! Я за тебя!
Бугорок утомленно прикрыл глаза. На его белом, впалом от усталости виске забилась голубая жилка, но рука снова крепко держала нож. А Черкес, подпрыгивая на Димкиных ногах, машинально сжимая их, кричал, мешая слезы и слова:
– Бугорок! Лешенька! Миленький! Я за тебя! Не убива-а-ай!..
Он уткнулся в Димкины поднятые колени и завыл. Димка зажмурился от отчаяния и ненависти, но тут же открыл глаза, услышав толос Бугорка:
– Заткнись! А ты говори, где Степец! Ты его спрятал? Где?
И он пнул Димку под ребро. Димка застонал, и за этим стоном последовал новый удар, еще более острый и резкий, и новый приступ боли, совсем уж непереносимой. И он закричал, широко раскрывая глаза, которые, казалось, тоже кричали.
Вдруг тяжесть свалилась с его ног, и он смог повернуться, прижаться боком к земле. Это влажное – почему, ведь такая сушь? – прикосновение на миг утишило боль, прояснилось в глазах, и Димка разглядел Черкеса, прижатого к земле каким-то смуглым человеком, а другой, худощавый, скручивал руки Бугорку, и бешеные, белые глаза того были последним, что увидел Димка.
…А Юрка Степцов рано завалился спать, потому что его мутило теперь не только от несвежего пива, но и от голода и страха. Он долго крутился, наконец уснул на нарах, припорошенных мягким, старым, уже утратившим аромат сеном. И ежик, которого любопытство заманило в зимовьюшку, долго смотрел на его вялое во сне, успокоившееся лицо черненькими бойкими глазками, перебирая лапками и подергивая носиком, словно морщился осуждающе.
Наконец-то стемнело.
Наши дни
–
– Это он, – тихо сказал Анненский. – Это он звонит…
– Внеформата? Этот ваш… Лесков?! Не может быть.
– Легко проверить, – сказал Анненский. – Ответьте.
– Я боюсь.
– Ничего, – пробормотал он успокаивающе. – Во-первых, я с вами. Во-вторых, даже Бугорок не умеет убивать по телефону.
– Ну, будем надеяться, – с нервным смешком проговорила Алена и нажала на зеленую полосочку, что означало – ответ. И сразу же включила громкоговоритель, что, собственно, уже вошло у нее в привычку.
– Алло?
– Привет, писательница Дмитриева, – проговорил знакомый голос, от одного звука которого Аленин рот вдруг наполнился отвратительной, металлического привкуса, слюной.
«Меня сейчас вырвет!» – испугалась Алена, выхватила пакет с одноразовыми платками, прижала к лицу нежно пахнущий календулой белый шелковистый квадратик… Стало чуть легче. Только стыдно перед Анненским, который смотрел на нее со странным выражением. С жалостью, что ли?! Вот еще не хватало!
От злости стало еще легче. Она убрала платок.
– Откуда вы взяли мой мобильный? – спросила она, с трудом выговаривая слова.
– Да ну, велика трудность, – хмыкнул Внеформата. – Позвонил в твою писательскую организацию. Они там все в тебя до жути влюблены. Сначала, когда я представился поклонником твоего творчества, уверяли, что знать не знают телефона. Потом я отбросил притворство и сказал, что намерен вчинить тебе иск за искажение фактов и клевету. Мигом телефон вспомнили!
Алена подумала, что в другое время непременно над этим посмеется.
– Узнала то, что меня интересовало? – донеслось сквозь шум в ушах. – До вечера не так много времени осталось.
– Пока еще нет, – быстро сказала Алена. – Но я ищу. Я стараюсь узнать…
– Что стараешься – хорошо, – усмехнулся Внеформата. – Плохо, что врешь. И что меня дураком считаешь – плохо. Я ведь следил за тобой все это время и сейчас слежу. Кто рядом с тобой в машине сидит? «Лада» автошколы «Мотор», ты на месте инструктора, а за рулем – кто? Думаю, это именно тот человек, которого я ищу. Как его зовут? Кто он?
Алена взглянула на Анненского. Тот напряженно смотрел на нее. И Алена поняла, что им обоим одновременно пришло в голову: даже если Внеформата – тот самый Лесков, тот самый Бугорок, он еще не вполне уверен, что человек, сидящий рядом с Аленой, – тот самый мальчишка, каким он был двадцать четыре года назад. До шока поразившись этой встрече в первый миг – и это, очень может быть, спасло жизнь Анненскому, а то и всем прочим, кто сидел в «Ладе», – он теперь усомнился. Конечно, он следил за ними… Следит и теперь.
Они были накрепко зажаты в потоке машин, медленно, словно нехотя, обтекавших их с двух сторон. Бежево-серебристого «Лексуса» не было видно. Но это не значит, что его нет. Да и вообще, Внеформата мог пересесть в другой автомобиль. И тогда он вообще неопознаваем, он может в любой миг оказаться рядом и…
Алену снова замутило. Может быть, от того, что «Лада» двигалась неровными толчками. Может быть, от страха. Ей было стыдно, что она так боится, но она боялась.
Однако об этом никто не узнает, кроме нее. Никто и никогда! Гордыня… сокрытый движитель его, вернее, ее. В смысле, Дракона. В смысле, Алены Дмитриевой.
Ни с того ни с сего она вспомнила, как Чингисхан решительно сказал: «Не сочетается. Елена Прекрасная – да. Алена… нет! И не просите».
Это было полезное воспоминание. В том смысле, что опять стало легче, словно от мимолетного аромата календулы.
Нет, это просто уму непостижимо, чем только не питаются душа и физиология женщины, даже такой, грубо говоря, умной и, мягко выражаясь, взрослой, как Алена Дмитриева!
– Высоко сижу, далеко гляжу? – со злой насмешкой проговорила она. – Русская народная сказка «Маша и медведь»? Кто бы мог подумать, что вы сказки читаете!
– Что ты несешь? – рявкнул Внеформата. – Какая еще Маша?
– Что хочу, то и несу, – обиделась Алена. – И отвяжитесь от меня. Вы дали мне время до вечера, правильно? А до вечера еще полдня. Еще даже смеркаться не начало. Поэтому успокойтесь и наберитесь терпения.
– Терпения? – спросил Внеформата, и голос его задрожал. – Пошла ты… Быстро говори, кто сидит рядом с тобой.
