недействительным этот брак и привело Дебрского в состояние, близкое к умопомешательству.
Но почему? Сейчас, сидя в скрипучем, отчаянно воняющем бензином, грязном автобусе номер 18, Антон мучительно пытался найти объяснение тому отчаянию, которое овладело им тогда и заставило совершенно потерять разум, может быть, даже сознательно броситься навстречу опасности, не пытаясь увернуться от джипа. Неужели мысль о потере Нины – а это неминуемо должно было произойти при появлении Риты – была для него настолько непереносимой? Трудно представить, но, видимо, именно в этом вся суть.
Хотя нет. Рита что-то сказала ему… Вот что она сказала:
– Какое счастье, что мы договорились не разводиться! Просто не пойму, как у меня хватило ума выторговать у тебя это условие. Думаю, ты не будешь возражать, если я заберу с собой Лапку. Мать по ней стосковалась – спасу нет. – Голос Риты дрогнул. – А что? Через два года получу твои деньги – отправлю ее в самый лучший колледж. А пока как-нибудь проживем, ничего. Будем жить у матери, а нашу старую квартиру продадим. Конечно, цены сейчас не те, но все-таки…
Она еще что-то стрекотала, но Антон не слышал.
Лапка! Рита хочет забрать Лапку! Но как же… ведь тогда ничего не получится…
Ничего не выйдет, потому что он по-прежнему женат на Рите, потому что Нина чужая ему – а значит, она чужая и Лапке!
Да, вот что окончательно помутило его разум, лишило сил. Тело перестало ему повиноваться. В голове шумело, и только одна отчетливая мысль билась сквозь этот шум: «Чтоб ты сдохла! Чтоб ты сдохла!»
А Ритка немножко расслабилась, уже не так сильно давила стволом в бок Антону и даже снова принялась напевать:
«Чтоб ты сдохла!» – чуть не закричал Антон.
В эту минуту и появился джип.
– Ну и долго ты собираешься тут сидеть? – сварливо спросил кто-то, и Дебрский вздрогнул.
– Что?..
Его сосед по автобусному сиденью, подслеповато моргая заспанными глазами, пытался протолкаться в проход, однако длинные ноги Дебрского мешали.
Антон суматошно огляделся:
– Что? Уже площадь Минина?
– Какая тебе Минина? – совсем уж сердито рявкнул сосед. – Залил бельмы, ни хрена не видишь! Это ж Медучилище, даже до Дворца спорта не доехали. Сломался автобус. Пускают на линию всякое старье, вот и… Да ты дашь пройти или нет?
– Хватит рассиживаться! – гаркнул потерявший терпение водитель. – Все выходим, а ну, быстро!
Быстро не получилось, но все-таки Дебрский кое-как вывалился из автобуса и растерянно замер на остановке, соображая, что теперь делать. По-хорошему, надо садиться на другой номер и ехать домой, однако его вдруг замутило от запаха бензина. Это вызвало в памяти другой запах, чадный такой, противный, словно где-то поблизости жарили мясо и оно подгорело.
Ком подкатил к горлу, Дебрский пытался сглотнуть, но рвота уже распирала рот, и он не выдержал – метнулся к обочине, еле успел наклониться под деревом, как его вывернуло наизнанку.
Легче ему не стало – только слабость усилилась. «Дурацкое какое выражение, – устало подумал Дебрский, вытирая со лба холодный пот. – Слабость усилилась… Но это в самом деле так».
Желудок опять скрутило спазмом. Да что такое, откуда этот навязчивый запах горелого мяса? Или Антон сам воскресил его в памяти?.. Нет, вон черномазый шашлычник бросает в свой костерок дощечки от разломанного ящика, а в это время мясо на шампурах обугливается почем зря.
Автобуса не видно. Неизвестно, сколько еще придется стоять здесь и вдыхать этот мерзкий запашок. А на противоположной стороне широкого проспекта ветер перебирает оголенные ветви в огромном парке «Швейцария».
Словно по заказу, на переходе вспыхнул зеленый свет, и Дебрский, подволакивая ногу, перебежал улицу.
Как хорошо! Вроде бы даже рев транспорта отдалился. Летом и особенно осенью здесь невозможная красота, а сейчас уже почти все листья посшибало ветром, дожди превратили золото под ногами в ржавую медь, но какой блаженный, тонкий запах увядания царит кругом!
Антон с наслаждением вдохнул полной грудью, впервые не ощутив болезненного колотья. Побрел по аллейке к обрыву над Окой, но почему-то зрелище промышленных застроек на другом берегу вызвало новый приступ сильнейшего раздражения, и он свернул на боковую тропу.
Парк был почти пуст, только изредка попадались родители с детьми, которые спешили куда-то. Вскоре стало понятно, куда: здесь приютился заезжий зоопарк.
Дебрский скривился: он совершенно определенно не выносил вида клеток с облезлым, тоскующим зверьем, – и он повернул обратно, пытаясь снова углубиться в тихие аллеи и вернуть то подобие покоя, которое уже начало нисходить на него в парке.
– Пропустите нас, пожалуйста, – окликнул суховатый женский голос, и Дебрский, оглянувшись, увидел скромно одетую молодую женщину, сразу ясно – учительницу, которая гнала по дорожке табунок пацанов и девчонок лет семи-восьми.
– Лиса… тигр… волк… енот… тигр… белки… тигр! – слышалось на разные голоса. Мелюзга обменивалась впечатлениями о посещении зоопарка, и самым сильным из этих впечатлений был, конечно, тигр.
– Вер-Ванна! Вер-Ванна! – обгоняя других, к учительнице спешила розовощекая девочка в такой теплой вязаной шапке, словно на дворе стояли январские морозы, а не октябрьская сырость. Шапка явно
