— Вообще-то они и пировать-то права не имели, — ехидно сказала соседка, тетя Валя Коврова. — Повенчаны, а не зарегистрированы. Это еще посмотреть надо, как батюшка решился окрутить их без штампа в паспорте. Нарушение закона небось… Вот как доложут в епархию… Эх, получается, с деньгами и правда в царство небесное без очереди влезешь…
— А тебе-то что? — сурово поглядела на подругу мать Лерон. — Ты и на венчании была, и за столом громче всех «Горько!» кричала. Сейчас-то отчего засуетилась, скажи на милость? Иди, иди домой! Сама не понимаешь, что говоришь. Пить надо меньше!
Но как только пьяненькая тетя Валя, пошатываясь, вышла из дому, мама испуганно поглядела на Лерон:
— А ведь и правда, доченька… у нас же только пропой был, а не свадьба. Вы ж еще так… вроде как не по правде… не по-настоящему…
— Ну, знаете, тетя Лида! — обиделся Микка. — Венчание — это вам не по-настоящему?! Раньше наоборот было, простая регистрация законным браком не считалась. А вы…
— Так ведь теперь не раньше, Мишенька, а — теперь, — вздохнула мать. — Ну ладно, всякое, наверное, бывает. Все смешалось ныне в мире, смешалось и в жизни. Одно прежнее осталось: мать смиряться должна перед мужем дочери. Вот и я смиряюсь. Увезешь дочку в город — увози. Но только эту ночь поспите в нашей родительской постели, на которой и моя бабушка, и мать моя, и я сама в первый раз с мужем спала. И все мы жили счастливо и полюбовно. Чего и вам с Лерочкой желаю от всего материнского сердца! Идите, постелено уже. Простыни там… ручное кружево, бабка вязала когда-то…
— Простыни завтра — на забор. Как заведено! — хихикнул кто-то в толпе гостей, терпеливо ожидающих, чем закончится этот спор.
— Это еще зачем? — удивился Микка.
— Невеста знает! — послышался еще чей-то хохоток, и Лерон торопливо потянула мужа в комнату, чтобы не слышать издевок, которые чудились ей в каждом слове, в каждом звуке…
«Наверняка ее кто-нибудь уже заваливал, и не раз», — вспомнила она те подлые слова в библиотеке — и с трудом сдержала дрожь.
Вот чего с нетерпением ждет деревня! Посмотреть, окажутся ли на простыне красные пятна, свидетельство «целкости» этой гордячки Лерон. И если их там не будет… Ох, наверное, не в одном доме уж стоит у порога поганое ведро и заготовлен тряпичный квач, чтобы мазать ворота, на которых в урочный час повиснет белая чистая простынка или не появится вообще ничего.
Лерон не пощадят.
А чего она боится-то? Она же знает, что девственница, а значит, с простынями все будет в порядке.
Родители нынче отправились ночевать к соседям. Молодые остались в доме одни.
— Пить охота, — сказал Микка. — Чего ты хочешь, шампанского или белого вина?
— Лучше компоту, — застенчиво сказала Лерон.
Вообще-то она не отказалась бы выпить вина и хоть немного одурманиться, ведь страшно… страшно ложиться в постель с совершенно чужим мужчиной, осознавая, что она его вовсе и не любит, не хочет и сказала «да» потому, что Микка и Ларисса возникли перед ней, будто тропинки в дремучем лесу, где она заблудилась… она не могла больше оставаться в той жизни, какой жила прежде, и остро поняла это там, в библиотеке, — в ту минуту, когда грубые мужские руки задрали на ней халат и сдернули трусы. И все эти три дня она прожила в каком-то нетерпеливом угаре, который развеялся вдруг сейчас — и на смену ему пришла трезвость, и страх явился, и в то же время — страстное желание узнать наконец то, что знают все.
Все ее подруги, кроме нее.
Но сейчас, вот сейчас узнает и она…
Да, для храбрости хорошо бы вина глотнуть! Или даже коньяку!
— Давай компоту! — радостно сказал Микка. — А то ведь завтра за руль.
Лерон разочарованно вздохнула, но постеснялась возразить. Пошла в кухню, цепляясь за углы и стулья шумевшим платьем, напоминая самой себе призрака, который забрел в чужой дом, даже не зная зачем… как странно, что она родной дом ощущала сейчас совершенно чужим и даже враждебным!
Принесла большие кружки с холодным компотом в спальню. Микка уже лежал в постели, закинув руки за голову. Его тело казалось очень смуглым на белоснежных простынях. Черные обтягивающие шортики перечеркивали его бедра.
Нет, в каком-то журнале Лерон читала, что такие вот трусы называются вроде бы боксеры. Кажется. А может быть, и нет.
Он приподнялся, взял кружку у Лерон, выпил залпом.
— Ох, вкуснотища! — простонал сладострастно. — Слушай, я компот твоей мамы всю жизнь помнил. Как она его варит, интересно? Ты научилась?
Лерон кивнула.
— Это хорошо! А там еще осталось, в кастрюле?
— Принести?
— Да я сам схожу, попью вволю. — Микка встал с постели. — А ты раздевайся, а то поздно уже. Спать охота, спасу нет.
Лерон аж покачнулась от изумления.
Как это — раздевайся? Сама? А как же… она видела в кино… и Настя рассказывала, что ее Витька… ну, типа, срывать надо одежду и швырять ее куда попало или, наоборот, действовать медленно и осторожно…
Лерон машинально спустила с плеч бретельки платья, изогнувшись, расстегнула «молнию» на боку. Платье соскользнуло на пол. Лерон осталась в белом лифчике, который застегивался на груди, а лямочек не имел, в трусиках — тоже белых, и в белых же чулках, которые держались на ногах сами собой. На всякий случай Ларисса велела ей еще и подвязки круглые, кружевные надеть. Но Лерон об этом пожалела, потому что они были слишком тугими и натирали кожу. Постепенно она к этой боли притерпелась, но сейчас не удержала стона, когда обнажились натертые местечки.
Она сунула подвязки на стул, на спинке которого уже висело платье, и взялась было за чулки, но призадумалась. Огляделась, но нигде не нашла даже подобия ночной рубашки. Да, об этом они с Лариссой забыли, когда заказывали по телефону из Нижнего Горького платье, белье, фату. Можно достать из комода одну из свою рубашек, но они самые простенькие, ситцевые. Для брачной ночи вряд ли годятся!
Микка сейчас придет. И она что — будет лежать в постели, ожидая его, — голая?! Нет. Нет, это… перед чужим мужчиной… невозможно! Ну да, может быть, когда-нибудь Микка и станет ей близким. Но еще не стал!
Микка вошел в спальню, потирая живот, который показался Лерон надутым. Сколько же он выпил компоту? Похоже, целую кастрюлю!
— Ух ты, какая красота… — пробормотал он, глядя на Лерон. — Отличное белье! Что ни говори, Ларисса во всех этих женских штучках суперски разбирается. Недаром ее магазин процветает. У тебя «Marina Verrano» или «Brassil Gold»?
Лерон непонимающе хлопнула глазами. Это он про марку белья? Но она не прочитала, что там было написано на этикетках.
— Не знаю…
— Дай посмотреть, — сказал Микка и потянул Лерон к себе.
Она напряглась, но он был сильнее. Прижал, повернул ее спиной к себе и оттянул трусики сзади, отыскивая этикетку. Лерон физически ощущала, как его взгляд скользит по ее ягодицам.
— Что ж ты там прочитаешь? — спросила она чужим голосом. — Темно ведь.
— А я мобильник включу, — сказал Микка. — У меня в мобильнике фонарик есть.
Не отпуская Лерон, он потянулся к брюкам, лежавшим на стуле, пошарил там, и Лерон увидела, как по полу к постели скользнул лучик света, а потом переполз в ее трусики.
— Правильно, — довольным голосом сказал Микка. — «Marina Verrano». Они знаешь какие молодцы! Трусы у них — танго, в ягодицы не врезаются, в попу не лезут. Очень удобная вещь. Мне вообще-то стринги больше нравятся, но танго тоже хороши. На твоей попке все от «Marina Verrano» будет отлично смотреться. На тебя с какой стороны ни погляди — для рекламы на все сто годишься.
