– Красивый был дом, – проговорила она с философским спокойствием, оглядывая разгром и запустение. – Хотя я никогда его не любила. Мне было та-ак скучно! Я бы хотела, чтобы у меня был совсем маленький домик, даже меньше, чем у тети Кати с дядей Степой. Нет, как это называется? Квартира, вот что. Маленькая квартира в большом доме. И чтобы вокруг было много людей, чтобы, если придут разбойники и ты закричишь от страха, кто-нибудь прибежал и спросил: «Что случилось?»
Дмитрий спрятал улыбку. Пожалуй, ребенок переоценивал современные нравы. Но маленькая квартира в большом доме – это у нее будет определенно. Ну а что касается помощи – она заимела своего персонального спасателя-профессионала, который, надо полагать, сумеет защитить свою семью от какого угодно ЧС! Но как странно… как странно, что девочка совсем не вспоминает отца, не беспокоится о том, что с ним, жив ли он. Это шок, может быть? Или она настолько редко видела его, что не привыкла любить? Или вообще не знает, что он сейчас здесь, в усадьбе? Любопытные отношения…
Он покосился на Лёлю и увидел, что та с трудом сдерживает слезы. Так, опять наступает предел ее сил. Надо уходить отсюда, да поскорее. Надо забрать то снаряжение, которое он оставил на берегу пруда, а потом обойти деревню и выйти лесом к «Атаману». Андрей… за Андреем он вернется. Или один, или с подкреплением, но только не с этой беспомощной командой, которая едва держится на ногах. Сначала – спасти женщин и детей, потом отдать последний долг павшим. Жаль, что второй раз уходит от него шанс отдать этот «последний долг» живым! Сначала исчез, будто растворился, убийца Генриха. Теперь этот… доктор, с позволения сказать…
– А собакам будет скучно, – сказала Олеся, помогая Лёле натягивать большой толстый свитер (жилетка вернулась к хозяину, и, хоть надеть ее пришлось на голое тело, это было лучше, чем ничего) и рассеянно озираясь. – Они ведь умеют только охранять, а теперь охранять нечего… Ой, смотрите, они там что-то нашли!
Дмитрий оглянулся и увидел, что собаки (он за это время настолько привык к нам, что даже перестал замечать) сбегаются со всего двора к одному месту, словно повинуясь неслышному зову. Это было так же необъяснимо, как их исчезновение из парка вечером, когда они вдруг как бы растворились в пелене дождя. Что же привлекает их сейчас вон в том завале?
Ответ мог быть только один. Там – человек. Собаки, наверное, учуяли его.
– Погодите здесь, – сказал он Лёле. – Я должен посмотреть, что там такое. Возможно, кого-то завалило, но он еще жив.
Лёля отстранила прижавшуюся к ней девочку, и Дмитрий поразился, увидев, как вдруг побледнело, заострилось ее лицо.
– Ты что? – спросила тихо. – Собираешься тут кого-то спасать? Из
Олеся испуганно взглянула на нее снизу, и Лёля заставила себя замолчать.
– Тебя привезли сюда ради нее, – спокойно сказал Дмитрий. – Это ты понимаешь, надеюсь? И все, что с тобой делали и хотели сделать, – делали ради нее. Почему бы тебе не возненавидеть заодно и ее?
Лёля оглянулась на Олесю, потом на Дмитрия, и лицо ее стало беспомощным и жалким.
– Вот видишь, – сказал Дмитрий. – Ты не можешь ничего с собой поделать. Точно так же не могу и я. Я спасатель, ты понимаешь? Я должен, я обязан проверить, нет ли кого живого. Я иначе не могу, не могу! И даже если это будет сам Хозяин…
Через четверть часа он подумал мрачно: «Не заняться ли мне зарабатыванием денег пророчествами?»
Самурай. Июль, 1999
Так вот где должно все закончиться…
Самурай открыл запорошенные пылью глаза и тупо удивился, поняв, что не ослеп. Очнувшись некоторое время назад, он чувствовал себя так, будто придавлен тяжеленной бетонной плитой, которая размозжила тело, уничтожила все его возможности и силы, оставив живым только мозг. Потом вернулся слух. Самурай услышал странные звуки, доносившиеся как бы сверху, гулко, будто он лежал на дне колодца. Там, наверху, над этим колодцем, лаяли собаки, завывал ветер, стучал по чему-то твердому дождь; иногда Самурай ощущал редкие капли, долетавшие до лица. Еще там что-то трещало, наверное, огонь, потому что пахло дымом. Потом тяжесть отошла от груди, и он смог вздохнуть. Воздух состоял из колючей песчаной пыли, и Самурай жестоко расчихался. Как ни странно, в голове слегка прояснилось, и он ни с того ни с сего вспомнил старинный обычай нюхать табак. Веке в восемнадцатом это было совершенно светское пристрастие: сунуть нос в табакерку и прочихаться как следует. Возможно даже, это был род массовой наркомании. Во всяком случае, предки знали, зачем чихали на всех и вся: это якобы здорово прочищало мозги. Сейчас Самурай смог убедиться: истинно так, хоть нюхал не табак… Вслед за чиханьем он понял, что способен пошевелить левой рукой, даже поднять ее и утереть лицо. Голову также можно было повернуть, и ноги шевелились с каждой минутой свободнее, вот только видно ничего не было, да вдобавок что-то немилосердно давило на правую руку, иногда наполняя ее дергающей, пульсирующей болью. Разглядеть, что на нее давит, Самурай не мог: глаза не видели, достать левой рукой тоже не мог: мучительной казалась любая попытка повернуться. И вот теперь зрение вроде бы вернулось. Правда, это мало что дало: вверху лежала тьма. Он долго вглядывался, пытался проморгаться, тер левой рукой глаза, но толку было мало. И вот наконец что-то заклубилось наверху, и он разглядел косой клок ночного неба, словно бы чем-то серым отрезанный… нет, перекрытый. И понадобилось еще какое-то время, чтобы осознать: он лежат под бетонной плитой, как под козырьком крыши, а другая такая же плита, а может, балка, а может, балка с плитой и несколько плит раздавили его правую руку.
Вот странно: первым делом он подумал, что теперь не сможет стрелять, а значит, не доведет до конца свое последнее дело. Оно с самого начала не задалось, тот человек, которого искал Самурай, видимо, успел сложить два и два, получил элементарное четыре и сообразил, что люди ни с того ни с сего, просто так, не падают на улице, не околевают в собственной постели, не тонут в бассейнах… особенно если потом у каждого обнаруживается во лбу или в затылке кругленькая аккуратненькая дырочка. Он также смог уловить некоторую систему в этих убийствах. Может, любил играть в шахматы и просчитал ходы противника с небольшим опережением. Словом, Самурай не смог его найти, а когда попытался надоить кое-какую информацию, нарвался на встречный удар и едва унес ноги. Не сказать, что он был так уж смертельно огорчен: за это время, пока вел свою маленькую необъявленную войну, худо-бедно научился ждать и терпеть. Этот фигурант был не из тех, кто способен сойти с политической арены. Вернее, его с этой самой арены не отпустят: или убьют свои же, или заставят довести партию до конца. Значит, он рано или поздно где-нибудь высветится снова. Тут Самурай и появится… Надо только подождать. Поэтому он не стал суетиться и отступил перед превосходящими силами противника. Переждем, куда спешить? Впереди вся жизнь! Он спокойно убрался из Москвы, однако в Нижнем, на заправке у въезда в город, ему что-то почудилось. Помстилось, как говорили в старину. То ли парнишка, бегая со шлангом, чересчур уж
