прозвищу Хлоп Баба. Марья Богдановна была столь зла, что, совершенно как змея, яду своего сдержать не могла. Добросердечная Елизавета ее за это жалела и не слишком то обижалась – тем паче что насчет блинков сказана была чистая правда.
– Да будет тебе, – беззлобно усмехнулась императрица. – Не все коту масленица, придет и Великий пост, а там ни щей мясных, ни буженины, ни кулебяки, ни каши гречневой с топленым маслом… Стану один квас пить да варенье есть, ну и опять отощаю, что весенняя волчица. Помяни мое слово, еще сваливаться с меня корсеты станут!
Графиня Анна Карловна Воронцова, урожденная Скавронская, двоюродная сестра Елизаветы по матери, подавила горестный вздох. Она знала истовость императрицы в исполнении церковных обрядов. Стороннему наблюдателю во время Великого поста могло показаться, что Елизавета всерьез решилась уморить себя голодом: ей даже случалось падать в обморок во время богослужений (скоромного то нельзя, а рыбы она не любила). Приближенные наперебой подражали ей, и Анна Карловна заранее страдала от предстоящих голодовок.
Ну что ж, почетное звание императрицыной ближней дамы и чесальщицы ее пяток (ну да, эта прихоть Елизаветы помогла ей не спать ночами… она ведь помнила, что все предыдущие царствования оканчивались ночными переворотами, и страшно боялась за свою участь) давало много привилегий – однако притом налагало на придворных дам многие, порой весьма докучные и утомительные обязанности потворствовать всем причудам государыни. Анна Карловна с некоторой дрожью вспомнила ее недавнюю жуткую затею: как то раз, не в силах смыть дурную краску со своих волос, придавшую им неприятный белесый оттенок, императрица просто напросто велела обрить себе голову. Она пожалела об этом через минуту – когда нацепила вороной парик и в очередной раз убедилась, что носить это ей противопоказано. Вообразив изящно причесанные головки ее придворных дам и среди них – свою, напоминающую воронье гнездо, Елизавета вскипела – и мигом отдала приказ всем, всем до единой дамам, являвшимся во дворец, в первую очередь своим фрейлинам и ближним дамам, также обриться и нацепить черные парики. Боже мой, какой это был ужас, сколько слез пролилось тогда, сколько проклятий вырвалось сквозь стиснутые зубы!
Анна Карловна, едва попавшая благодаря замужеству с Михаилом Воронцовым, близким другом императрицы и участником достопамятного переворота, в почетное и труднодостижимое число чесальщиц императрицыных пяток, рвала бы на себе волосы, ежели после вмешательства цирюльника осталось бы, что рвать. Оно конечно, сделавшись чесальщицей, Анна Карловна вмиг попала в разряд таких влиятельных особ, как Мавра Шувалова, Марья Головина, Екатерина Шувалова, родная сестра фаворита Ивана Ивановича, и страшно этим кичилась: ведь все понимали силу словца, вовремя нашептанного среди ночи в ушко императрицы, и даже дипломатический корпус заискивал перед чесальщицами государыни. Правда, когда пришел приказ от императрицы незамедлительно облысеть, графиня Воронцова сначала сочла, что это чрезмерно дорогая цена. Но тотчас образумилась: уж лучше расстаться с волосами, чем с головой, волосы то вырастут, а голова – навряд ли. К тому же очень кстати стали носить маленькие, едва взбитые прически, да еще прикрывали их нарядными сетками, усыпанными драгоценными камнями, поэтому разрушения, причиненные злобной волей взбалмошной повелительницы, удавалось легко замаскировать. Однако с тех пор Анна Карловна не без страха наблюдала за туалетом императрицы: а ну как вновь той вдарит моча в голову? Вон углядит на своей лилейной щеке малый прыщ – и постановит всем придворным дамам себе рожи до крови уязвить на том же самом месте! Звучит нелепо, а ведь с нее станется, с императрицы то! К примеру говоря, на маскарадах, которые соперничают в Елизаветином сердце с богомольями и следуют один за другим (Елизавета унаследовала от отца страсть к переодеваниям), всем мужчинам велено являться в женских платьях (в юбках с широченными фижмами, с которыми кавалеры не знали, как управиться!), а женщины должны надевать камзолы французского покроя, короткие штаны и обтягивающие чулки. Делалось сие исключительно ради того, чтобы Елизавета могла выставить напоказ свои очень стройные и красивые ножки и лишний раз убедиться в том, что никто из дам не может соперничать с нею и в этой области!
Так что поститься в компании императрицы – это еще такая малость…
Однако вот что изумительно: какой постницей ни была Елизавета, это касалось лишь притеснения себя в чревоугодии. Все же прочее, и прежде всего любострастие, проходило по другому ведомству, в кое посту как бы и не было доступа. Близкие люди императрицы не могли бы припомнить случая, когда бы пост помешал ей слушать итальянских певцов или самой петь веселые песни с деревенскими девками, гонять по цветущим лугам верхом или кататься в санях со снежных гор, встречаться с «кавалерами» (Елизавета очень любила это галантное, жеманное слово) или, по крайности, призывать к себе гадалку и раскидывать на оных кавалеров карты. Иной раз, впрочем, обходилось и без гадалки. Мудреные словеса про кубки, чаши, монеты и жезлы, про старшие и младшие арканы были для Елизаветы Петровны скучны. Она видела во всех этих императрицах, папессах, королях, императорах, дамах, отшельниках, пажах, дураках совершенно конкретных людей, общалась с ними, как с живыми, находила у них утешение, и если чем то ее огорчали карты, то лишь тем, что их было мало, настолько мало, что перечень «кавалеров» императрицыных они не были способны исчерпать, а потому Елизавете приходилось заменять фигуры цифрами, и иногда она забывала, кто есть кто, путалась в гадании, злилась, когда выпадал не тот король, не тот паж, не та дама…
Изысканно раскрашенные картинки, привезенные из Парижа, сделанные итальянским художником чуть ли не больше ста лет назад и купленные за большие деньги Семеном Нарышкиным, бывшим Елизаветиным любовником, а потом посланником России во Франции, она берегла как воспоминание о той большой любви, хотя, если честно сказать, была изрядно забывчива. Но этот подарок стал ее истинным спасением в тяжкие минуты одиночества и безысходности, да и теперь, когда она частенько впадала в грусть, ярость, уныние, карты помогали вернуть прежнее веселье. Она где то услышала, что еще дед ее, царь Алексей Михайлович, карты, завезенные в Россию поляками, сподвижниками Лжедмитрия, пытался запретить и даже предписывал с игроками поступать так, «как писано о татях», то есть бить их кнутом и пальцы да руки отрубать.
– Экое варварство, – произнесла Елизавета, поморщившись, однако ни словом не обмолвилась о том, что и батюшка ее Петр Алексеевич указом своим предписывал обыскивать всех заподозренных в желании играть в карты, «и у кого карты вынут, бить кнутом».
Впрочем, понятно, почему она помалкивала. Если дед готов был вообще все имеющее отношение к картам загубить, то батюшка дурно относился только к азартным играм, которые доводили людей до умопомрачения. Сам он отдал дань картежничеству, частенько поигрывал до самой смерти, только ведь общеизвестно: что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Сам Петр Алексеевич любил эту пословицу с назидательным видом повторять по латыни: «Quod licet lovi, non licet bovi». При этом он и не думал запрещать карточные игры, которые не просто кошелек облегчали, а помогали время коротать, а также с любопытством смотрел на раскладывание пасьянсов: самому то для таких тонких забав вечно времени не хватало. А вот Елисавет как пристрастилась к гаданию с легкой, вернее, нелегкой руки Анны Крамер, горничной давно почивший в бозе царевны Натальи Алексеевны, племянницы своей, так и не могла от этого отвязаться. У императрицы была такая привычка – бросить все дела и кинуться вдруг к заветной колоде, воздев глаза к небу, прошептать:
– Карты всеведущие, жезлы, булавы, монеты, кубки, что сейчас такой то (король жезлов, паж монет, император, дьявол, смерть et cetera) делает и думает ли он обо мне, даме кубков?
И в зависимости от того, какие две карты выпадали рядом с искомым персонажем, которому на сей миг было присвоено имя Алексея или Кирилла Разумовских, Ивана Шувалова, Алексея Шубина или еще кого то из нынешних или прежних царицыных «кавалеров», Елизавета гневалась или радовалась.
Само собой, ничего более глупого, чем приходить в ярость или плакать от счастья в зависимости от того, какие именно раскрашенные картинки нечаянно выпали, не видел белый свет. Однако вот такие они загадочные создания – женщины, и царица ли пред вами, сенная ли девка – разницы, по существу, никакой нет. Все они существа досужие, склонные не только к праздномыслию, но и к измышлению несуществующих страданий… как будто того, что им ежедневно подсудобливает судьба, мало! Причем охота страдать припадает им в самый неподходящий для сего миг.
Вот так произошло и теперь. Не завершив одевания, Елизавета вдруг замерла и задумчиво покосилась на малый комодик, сплошь отделанный розовым перламутром.
Анна Карловна Воронцова встрепенулась. В это самое время она увидела, как шевельнулась дверь
