командиру? Имел ли право идти по острию бритвы? Полевой командир был непредсказуем, но если делать расклад всей ситуации — а Громов к этому времени служил в Афганистане по третьему сроку, — Ахмад Шаху крайне выгодно, чтобы шурави[3] ушли спокойно, не тронув его. В этом случае он оставался единственной реальной силой в Афганистане, способной вести борьбу с нынешним режимом. Если же советское командование, обеспечивая безопасность вывода, обрушит на него удары авиации и артиллерии, станут неизбежны потери, и потери значительные. И тогда на первые роли выйдут другие — Гульбеддин, Раббани, то есть те лидеры оппозиции, которые всю афганскую войну просидели в Пакистане. Отдавать такой шанс хоть и единоверцам, но полностью продавшимся Западу и Штатам, Ахмад Шах не хотел.
Находились козыри и для Советского Союза, если бы вдруг власть Наджибуллы пала после вывода ОКСВ. Те же Гульбеддин, Раббани, Наби и другие смотрели только на США и Запад. Ахмад Шах в конечном итоге не отвергал сотрудничества в будущем и с Советским Союзом. Так что из двух зол надо было выбирать меньшее.
Однако, косвенно возвышая прозападных «духов», Шеварднадзе приказал тем не менее подготовить и нанести удар по отрядам полевого командира. Отметая все расчеты и прогнозы на будущее. Пусть сегодня нормально выйдут войска, а завтра...
И впервые за афганскую войну наши летчики не заботились о точности бомбометания, выпуская ракеты, снаряды, бомбы на пустые склоны гор: даже они понимали, что нельзя, уходя, проливать новую кровь. И смолчал командарм Громов, глядя на результаты таких ударов. И Ахмад Шах тоже оценил это, и воистину вывод войск прошел без боевых действий.
Ну а тогда, «ударив» по противнику и доложив в Москву о выполнении приказа, Громов получит наконец команду продолжить движение на север. И приведет свою 40-ю армию практически без потерь к родному порогу. И сам выйдет последним в лучших традициях русского офицерства — только когда за его спиной не останется ни одного человека, кому бы угрожала опасность, он переступит черту, отделяющую войну от мира.
Родина встречала своих сыновей. Громова же, выведшего тысячи парней к матерям, женам, невестам, — его самого не должен был встречать никто. Отец погиб в 43-м на Курской дуге, сразу после войны умерла мать. Жестоким, подлым ударом судьбы стала гибель в авиационной катастрофе жены. Лишь два сына, Максим да совсем малый Андрейка, жили в Саратове у дедушки и бабушки, родителей жены.
Шел Громов, последний наш солдат на афганской земле, самый молодой генерал-лейтенант в Вооруженных Силах, Герой Советского Союза, шел просто домой. И вдруг...
— Папа!
Под пулями ходил, снарядами обстреливался, а здесь вздрогнул.
— Максимка. Сынок!
Спасибо саратовским телевизионщикам: вылетая на съемки фильма о выводе войск, они включили в группу и четырнадцатилетнего сына командарма. И пусть у них была своя профессиональная цель — заснять встречу отца и сына, но мир, не отрывавшийся в то время от телевизоров, увидел, как вздрогнул невозмутимый, железный Громов, как проявил свою, наверное, первую нерешительность: обнять ему сына или сначала доложить о выполнении приказа Родины. И Родина ему простила, когда он обнял сына. И именно в этот миг до всех дошло — война кончилась...
Хотя, ради исторической правды, последними с афганской земли, получив сообщение о выходе «Первого», переправились пограничные отряды, которые обеспечивали безопасность и моста Дружбы, и самого Громова, и празднества встречи. А вышли тихо, без фанфар, поздравлений и приветствий, подарков и наград, скромно — как с работы. Хотя так оно и было: они вышли и стали погранзаставами по Амударье.
Вообще-то пограничники — особый разговор в афганской теме. Долгие годы даже не упоминалось, что они тоже прошли через эту войну, что и у них есть свои Герои Советского Союза, свои погибшие и раненые. Еще в 1981 году афганцы обратились к Советскому правительству: пусть ваши пограничники охраняют границу и с нашей стороны. Это высвободит афганские части для борьбы с бандами и в какой-то степени обеспечит мир и спокойствие в северной, пограничной зоне. К этому времени участились переходы душманов нашей границы, попытки захвата наших пограничников и мирных жителей, особенно пастухов. В Москве лежали письма руководителей среднеазиатских республик с просьбой навести порядок.
И в марте 1982 года мотоманевренные группы погранвойск стали в основных узловых точках северной зоны ДРА. Первое, что попробовали сделать, — это организовать приграничную торговлю между двумя странами. Не по их вине задуманное не получилось. Но уважительное отношение к местному населению осталось главенствующим в поведении пограничников, что и позволило им сдать при выводе самую нетравмированную войной зону.
514 пограничников погибло на этой войне. Но ни один из них не сдался в плен, ни один не попал в руки душманов даже раненным, ни один погибший не остался лежать на той стороне после вывода войск. Ни один пограничник, который должен был уволиться осенью в запас, не уехал домой, пока не дождался сигнала, что Громов вышел. И последний, «прощальный» Герой Советского Союза на этой войне именно пограничник-вертолетчик.
Но все это будет потом, далеко потом. И это будет уже другая история. Важнее же понять, почему эта история случилась так, а не иначе. Для этого надо заглянуть в семидесятые годы, когда все для нас только начиналось.
Глава 1
28 апреля 1978 года. Суземка.
Ко всему, кажется, можно привыкнуть в России, но только не к ее дорогам.
Вдрызг исколошмаченные, истерзанные, прорезанные колеями, как окопами, залитые в низинах водой — такие они со времен царя Гороха по весне и осени. Горе кому умирать или рождаться в эту пору: до больницы аль станции ни доплыть, ни доехать, ни доползти. Можно, конечно, рискнуть: сцепить цугом два-три трактора, за ними на прицепе тележку и — спаси и сохрани, Господи, — в путь.
Но дело это и впрямь настолько рисковое, что застрять всему этому цугу и простоять до лета — коту труднее чихнуть на печке. Идут, конечно, иногда и на такое, но это если только нужда подопрет своего брата механизатора или председатель пообещает закрыть ходку тремя нарядами. Гарантии, конечно, опять никакой, что на первой же из колдобин роженица не разрешится, а душа отходящего не плюнет на все эти земные мытарства и не улетит — какое там по погоде? — на серое, придавившее землю небо.
Нет счастья на деревенских большаках и зимой, особенно снежной. Пробить дорогу в заметах все теми же малосильными деревенскими тракторами — пустая затея, только топливо жечь да моторы рвать. Могла бы быть надежда на лошадку с дровнями, как в старые добрые времена, да только повсеместно нет сейчас в деревнях лошадок. Вывели за ненадобностью. А если где и остались — то ли по нерасторопности, то ли, наоборот, мужицкой мудрости местного начальства, — денно и нощно они заняты на подвозе корма от заснеженных скирд в поле до фермы: планы по молоку и мясу для председателя страшнее смертей и рождений.
Поэтому и подгадывают в русских деревнях рожать, умирать, болеть, ездить в гости, справлять свадьбы летом — не по нужде, а по хорошей погоде и дороге.
С нетерпением ждал этого времени и майор Черданцев. Назначенный в родной район военкомом аккурат под начало половодья, он тем не менее поначалу не утерпел, собрался съездить в свое село без
