время. Да и по опыту уже знал: если день прошел относительно спокойно, то ночь уже жди крутежную.
Впрочем, с приходом наших войск обстановка в Кабуле стала намного спокойнее. Да и из посольства дали команду: с сегодняшнего дня всех советских больных отправлять в медсанбат к десантникам. К десантникам так к десантникам, хотя, съездив к ним в дивизию, расположившуюся на пустыре за аэродромом, он увидел из медсанбата только несколько наспех поставленных палаток.
— Справитесь? — озабоченно спросил начмеда, тут же руководившего сортировкой ящиков с медимуществом.
Тот, сбив на затылок шапку, смерил взглядом стоявшего рядом мушавера: за кого нас принимаешь, перед тобой — ВДВ, а не какая-нибудь пехота с «солярой». Словом, старая песня: ВДВ — это щит Родины, а все остальные войска лишь заклепки на этом щите.
— Ну-ну, — усмехнулся в свою очередь и Алексеев, по Ленинграду зная неистребимый десантный гонор. — Но на всякий случай, чтобы знали: госпиталь — вон та крыша в центре города, видите? Если что — сразу к нам.
Выбираясь с занесенного снегом пустыря на дорогу, подумал: жизнь рассудит. Дай Бог, как говорится, чтобы все у них обошлось своими силами, да только... А, что загадывать. Полгода назад, на инструктаже перед отправкой в Афганистан, им сказали:
— От вас, врачей не должно исходить никакой политики, симпатий или антипатий. Ваша политика там одна — высочайший профессионализм. Лечите людей, а не идеологию.
Группа подобралась достаточно сильной. Настолько сильной, что уже через месяц работы афганцы назначили во главе основных отделений госпиталя военных медиков. Обиделись, правда, гражданские врачи, приехавшие намного раньше, но было бы за что: они, как правило, считались специалистами в какой-то одной области, работали выборочно. Офицеры же могли вести операции вне зависимости от локализации ранений — и на черепе, и на животе, и на конечностях. Словом, кто поступил — тот и наш. Тем более что раненых становилось все больше и больше с каждым днем, а пули и осколки — они не разбирают, куда им впиться в человека.
Единственное, с чем вышла небольшая неувязка, так это с операционными сестрами. Формируя группу, Анатолий Владимирович вместо медсестер взял парней-фельдшеров, беспокоясь в первую очередь о бытовом устройстве группы. Но когда на первой же операции фельдшер спокойно поднял с пола упавший скальпель и положил его под руку хирургу, Алексеев отметил: раз дано женщине находиться рядом с раненым — значит, так и должно быть и ничего мудрить здесь не надо.
Но в целом советские врачи были для афганцев хоть и «неверными», но святыми. Видимо, на грани между жизнью и смертью фанатизм у людей все же изрядно истощается, и любая соломинка, обещающая спасение, становится ближе и надежнее, чем вроде бы вечный и нерушимый постулат. Не о всех, конечно, речь, но на плановые операции больные просились только к шурави. А весь секрет-то — наши врачи после операции хоть раз-другой, но подойдут, поинтересуются здоровьем. И бесплатно. А ведь были в кабульском госпитале врачи индийской, турецкой, английской и французской школ, о которых в Союзе говорили с уважением. Здесь же авторитеты устанавливала практика: только к шурави или, в крайнем случае, к тем афганцам, которые учились в Советском Союзе.
Приехав домой, Алексеев наскоро перекусил и, когда во время чаепития пошла хоть и не очень горячая, но все же и не холодная вода, постоял, блаженствуя, под душем, до красноты растерся полотенцем: эх, в баньку бы! Набросив куртку, вышел на балкон покурить. И тут же увидел, как из стремительно подъехавшего «уазика» выскочил Тутахел — главный хирург госпиталя. Увидев на балконе Алексеева, афганец замахал руками.
— Что случилось? — крикнул Анатолий Владимирович, хотя ответа дожидаться не стал: то, что произошла какая-то беда, это ясно и без слов. А раз так, то теперь главное — быстрее все увидеть собственными глазами.
— Что? — все же спросил у Тутахела, выскочив уже одетым из подъезда.
— Надо ехать во Дворец, там большое несчастье, — распахивая дверцу машины, растерянно ответил главврач.
В «уазике» уже сидели терапевт полковник Виктор Кузнеченков и один из гражданских врачей- инфекционистов.
— Во Дворце большое несчастье, — не отводя взгляда от дороги, забитой рикшами, водоносами, осликами, легковушками, стадами баранов, повторил афганец. — Очень много отравленных. Сильно отравленных.
Алексеев повернул голову к Кузнеченкову, но Виктор как мог в тесноте пожал своими широкими плечами: сам ничего не знаю.
— А Амин? — осторожно спросил Алексеев.
Афганец скосил глаза на водителя и ничего не ответил.
«Значит, и Амин», — понял полковник.
С Амином ему приходилось встречаться несколько раз. Сначала мельком — это еще при жизни Тараки, но в сентябре, когда произошла та злополучная перестрелка между охраной Тараки и Амина, в госпиталь привезли изрешеченного пулями аминовского адъютанта Вазира Зерака.
— Анутуль Владимирович, Амин попросил, чтобы адъютанта оперировали только советские, — прибежал в операционную Тутахел.
Советские — значит, советские. Собрали, кто быт под рукой, простояли у стола три часа — спасли Вазира. А когда дело у того пошло на поправку. Амин, уже глава государства, выделил для своего адъютанта личный «Боинг», и Алексеев с Тутахелем вдвоем сопровождали единственного пассажира сначала в Москву, в больницу 4-го управления, а потом и в санаторий.
Про эту перестрелку ходило много самых разноречивых слухов. По одним — после того как упал под пулями Тарун, Вазир закрыл своей грудью Амина. По другим — Амин инсценировал нападение сам. Мол, если бы захотели убить Амина, подпустили бы еще на два шага ближе и расстреляли в упор. Да и при входе во Дворец стоял танк, и по дороге к Министерству обороны стояло их еще немало — при желании они могли разнести машину, в которой уезжал «ученик» с истекающим кровью адъютантом, в клочья и дым. Но... «Ваша политика — высочайший профессионализм». Надо было — он спас Вазира. Потребуется помощь Амину — он сделает все, что зависит от него, врача. В остальном пусть разбираются политики, советники, КГБ — кто угодно и кому это интересно.
У входа во Дворец их уже поджидали, но первым делом резко потребовали сдать оружие. Обычно, входя в здание, мушаверы сами сдавали пистолеты дежурному. Сегодня же быстрые и сильные руки обыскали их, подтолкнули к двери. Стоявшие рядом афганские офицеры проводили их недовольными, чуть ли не враждебными взглядами. Начальник Главпура Экбаль рвал на кусочки листки с каким-то выступлением. «Что это они, как будто я виноват», — подумал Алексеев, открывая тяжелую дверь.
Войдя в вестибюль, врачи тут же замерли и поняли афганцев. На полу, на ступеньках сидели, лежали в самых неестественных позах люди. Куда там немой сцене в «Ревизоре» — такие позы не придумаешь, они могут быть только при массовом остром отравлении.
Алексеев переглянулся с Кузнеченковым — да, отравление. Первым делом — сортировка: кому помогать в первую очередь, кто потерпит. И отправить из Дворца всех гражданских медиков: там, где творится что-то непонятное, лишним лучше убраться. А больным — противоядие. Есть ли во Дворце какие-нибудь, лекарства?
Склонились, над лежащей на полу женщиной, но по лестнице буквально скатился начальник госпиталя Валоят.
— Наконец-то, — со вздохом облегчения проговорил он и схватил врачей за руки. — Этих оставьте, не до них. Там Амин в тяжелом состоянии.
До второго этажа два лестничных пролета. Когда-то на ступеньках стреляли в Амина, теперь эти ступени вновь отделяют его жизнь от смерти. Если еще не поздно — удалить яд из организма, промыть желудок, заставить работать почки, не дать остановиться сердцу. Черт, но они же с собой ничего не взяли.
Амин, раздетый до трусов, лежал на кровати. По отвисшей челюсти, закатившимся зрачкам и заострившемуся носу было ясно, что они уже опоздали, но, словно всю жизнь работали в паре, Алексеев и Кузнеченков без слов подхватили Амина, потащили в распахнутую дверь ванной. Она была уютной, но не
