С 200 триерами Кимон поспешил к Кипру. Отправив 60 кораблей на помощь египтянам, продолжавшим бороться с персами, он выиграл несколько сражений у Кипра и осадил город Китий. Наведя страх на жителей острова, Кимон уже готовился праздновать очередную победу.
Он не дожил до своего триумфа. Болезнь свалила его у стен Кития, и в 449 году он скончался. По его последнему приказу в течение 30 дней войскам не сообщали о смерти их военачальника. Разгромив персов и их союзников — финикийцев и киликийцев — на суше и на море, они были уверены в том, что ими по- прежнему руководит не знающий поражений Кимон.
Останки полководца перевезли в Афины, но лучшим памятником ему современники считали эту последнюю победу, завершившую 50-летний период греко-персидских войн. Так называемый «Каллиев мир», заключённый в 449 году, позднее нередко называли Кимоновым. В Сузах, столице державы Ахеменидов, союзное греческое посольство договорилось о том, что Персия сохраняет за собой Кипр, но отказывается от малоазийских владений и предоставляет греческим полисам полную независимость. Кроме того, персидскому флоту запрещалось появляться в Эгейском море в течение 50 лет.
Долгожданный мир, казалось, сулил спокойствие. В действительности же он готовил новые потрясения. С уничтожением внешней угрозы исчезла последняя преграда, препятствовавшая внутренним междоусобицам в Элладе. Две державы противостояли друг другу, столь разные по духу и столь близкие по целям и стремлениям. В сложных отношениях между Афинским и Пелопоннесским союзами переплетались экономические, политические и военные интересы. Безжалостная логика событий вела к неизбежному столкновению. Однажды вступив на путь, предложенный Фемистоклом, Афины не могли уже вернуться к прошлому, когда они мало чем выделялись среди прочих полисов. Возглавив морской союз, они обязаны были укреплять свое влияние на подвластных территориях. Экономика требовала новых рынков, политика — установления демократических режимов, а безопасность — применения силы. Волей судьбы самое демократическое государство древности, сделавшее своим лозунгом свободу и равноправие граждан, могло существовать только с помощью насилия.
Границы между сферами влияния Спарты и Афин были чересчур зыбкими, чтобы сохранялось постоянное равновесие. Ревниво следя за каждым шагом соперника, державы использовали малейшую возможность, чтобы обеспечить превосходство в том или ином уголке греческого мира. И ни один, даже самый признанный и авторитетный вождь не мог приостановить и сдержать агрессивные устремления государств, претендовавших на роль гегемона в Элладе.
К тому же олигархия и аристократия, сплотившаяся вокруг Спарты, с растущей тревогой наблюдала за укреплением демократии, пример которой оказался слишком уж заразительным для многих полисов.
Когда-то Кимон предостерегал, что в случае гибели Спарты Эллада станет хромой и Афины потеряют напарника в единой упряжке.
Упряжки больше не существовало. Греки готовились к войне против греков.
Стычки начались, едва истек срок зыбкого пятилетнего перемирия.
Вызов бросили Фивы — единственная твердыня олигархов среди демократических беотийских городов. Под знамена фиванцев потянулись изгнанники-аристократы, мечтавшие о восстановлении прежних порядков. В 447 году они захватили Херонею и Орхомен.
В афинском Народном собрании горячие головы призывали немедленно расправиться с непокорными. Ссылались на то, что беотийцы, не получив поддержки Афин, выйдут из союза и станут добычей Спарты, которая, правда, открыто не вмешивается в события, но тайно готовит заговоры и мятежи.
Перикл выступил перед народом. Он предлагал не спешить, не раздувать конфликт в столь неподходящий момент. «Как стратег, Перикл славился больше всего своей осторожностью: он добровольно не вступал в сражение, если оно было опасно, а исход его сомнителен. Тем военачальникам, которые рискованным путем добивались блестящего успеха и возбуждали всеобщий восторг, он не подражал и не ставил себе в образец» (
Перикл предпочитал действовать наверняка. Он убеждал демос не ввязываться в сомнительные предприятия и испробовать другие средства, чтоб сохранить Беотию. Но стратег Толмид, упоенный славой, рвался в бой. И тысяча добровольцев-гоплитов готова была немедленно двинуться в поход, уверенная в легкой победе.
Народное собрание колебалось. Его не убедил и последний аргумент Перикла:
«Ты не хочешь послушаться Перикла, Толмид? Пусть так! Но ты, по крайней мере, не ошибешься, если доверишься и подождешь самого умного советника — время».
Скоро это изречение стало крылатым, еще больше укрепив авторитет Перикла как разумного руководителя народа. Толмид же успел его оценить лишь перед своей гибелью. Его отряд был разгромлен, и афинянам пришлось покинуть Беотию. Повсюду олигархи возвращались к власти и заключали союз с Фивами.
Вслед за этим восстала Евбея — остров, из которого, по словам Фукидида, афиняне «извлекали больше выгоды, чем из самой Аттики». Отпадение Евбеи не только создавало непосредственную опасность для Афин, но грозило вызвать цепную реакцию: многие государства Афинского союза не скрывали того, что положение зависимых союзников их тяготит.
Перикл понял, что медлить нельзя. Он возглавил карательную экспедицию против Евбеи. Едва он появился на острове, гонцы принесли еще более тревожное известие: подняли мятеж Мегары, уничтожившие афинский гарнизон, а спартанские войска под командованием царя Плистонакта подошли к границам Аттики.
Значит, война? И все его попытки отсрочить ее оказались тщетными? Перикл спешит в Аттику. Едва появившись в Афинах, он узнает, что неприятель уже занял Элевсин. Времени для размышлений нет, и он тут же выступает в поход. О походе, собственно, говорить не приходится — его армия еле успевает занять высоты, отделяющие афинскую равнину от элевсинской. Спартанцы рвутся в бой, афиняне готовы с честью умереть у стен родного города. Но мертвые — всего лишь мертвые, даже если они пали героями. Перикл думает о спасении государства. Ради этого можно забыть о чести. Вероятно, Аристид осудил бы его, но… на войне, как на войне.
Плистонакт еще молод. Он во всем послушен Клеандриду, военачальнику, которого спартанское правительство назначило советником и помощником царя. А Клеандрид столь же опытен, сколь и корыстолюбив. Сумма в 10 талантов его вполне удовлетворяет. И Перикл без труда договаривается с ним втайне от всех. Пелопоннесские войска неожиданно уходят из Аттики. Когда они возвращаются на родину, возмущенные спартанцы приговаривают бежавшего Клеандрида к смертной казни, а на Плистонакта налагают огромный штраф, который он не в силах уплатить и потому вынужден покинуть Спарту.
Афины спасены. Но какой ценой? По городу ползет зловещий слух о недостойной сделке, которой запятнал себя вождь демоса. Враги Перикла поднимают голову. Когда он отчитывается перед Народным собранием в своей деятельности, ему кричат:
«Пусть скажет, на что ушли десять талантов, о которых он умалчивает!»
Перикл готов к такому выпаду. Он медленно оглядывает присутствующих и непреклонно отрубает:
«На нужное дело».
Никто не решается больше задавать вопросы, и демос узаконивает эту таинственную статью расходов, не сомневаясь в бескорыстии руководителя государства.
Народ больше обеспокоен другим: Евбея, богатая, плодородная страна, остается непокоренной и готова перейти на сторону Спарты. Усмирить мятежников — вот о чем следует думать в первую очередь, а не сводить счеты с собственными гражданами!
С 5 тысячами гоплитов Перикл приводит евбейцев к повиновению. Все население Гестиеи он изгоняет из города и поселяет там афинских жителей. Это единственный случай суровой расправы при Перикле: ведь гестиейцы, захватив корабль афинян, не пощадили ни одного человека, находившегося на нем.
Из Халкиды Перикл удалил всех владельцев крупных поместий и, восстановив демократию, заключил, как и с прочими городами, союзный договор.
«Совет и народ решили…
По следующим пунктам пусть принесут присягу Совет и судьи афинян:
«Я не изгоню халкидян из Халкиды и не разорю их город, и честного человека
