Я назвал ему свое имя.
— Андреас! Так ты грек? — не то с удивлением, не то с радостью воскликнул незнакомец, выводя меня из линии прибоя.
Я молча кивнул, стыдясь своей наготы и не зная, чем ее прикрыть.
На берегу было много людей. Кто-то подошел ко мне и протянул светло-коричневый плащ из мягкой шерстяной ткани. Я торопливо обернул плащ вокруг своего тела, даже не успев поблагодарить незнакомого дарителя, который в следующий миг затерялся в толпе.
Незнакомец, спросивший, как меня зовут, дружески похлопал меня по плечу, продолжая что-то быстро говорить на латыни. Я машинально кивал ему головой, хотя почти ничего не понял из всего сказанного им. Оказывается, разговорная латынь древних римлян заметно отличается от той латыни, какую нам преподавали в университете.
«Сюда бы нашу дотошную Маргариту Павловну, любительницу Горация! — подумал я. — Интересно было бы посмотреть, как она стала бы вникать в эту весьма прозаическую латынь, которая срывается с уст всех этих людей. Как бы наша Марго смогла отличить в этой тарабарщине систему времен индикатива и образование времен конъюктива!»
Я направился к дереву, похожему на сосну, под которым сидели и лежали на траве два десятка пловцов, выбравшихся из бурного моря. Кто-то из них был в насквозь промокшей короткой тунике, кто-то — лишь в набедренной повязке. Я сел на траву чуть в сторонке от всех, стараясь унять волнение и незаметно озираясь вокруг. Мне вдруг вспомнились слова Мелинды, произнесенные как напутствие. Мелинда сказала, что я совсем скоро, не во сне, а наяву, перенесусь в древнюю Италию. Мелинда произнесла это совершенно серьезным голосом. Значит, это все-таки случилось! У аферистов, в гости к которым я угодил, имеется самая настоящая машина времени! Я на своей шкуре испытал принцип ее действия. Теперь мне надо думать, как выруливать из этой сложнейшей ситуации.
«Господи, неужели это не сон, а явь! — подумал я, ущипнув себя несколько раз. — Неужели такое возможно?!»
Мое внимание привлек довольно грузный человек в красной тунике и в роскошных сапожках, сплетенных из множества тонких ремешков. Он тоже выплыл на берег из бурного моря, но держался от всех особняком. По его надменному лицу и властным жестам можно было понять, что это весьма важная птица! Этот знатный римлянин что-то сердито выговаривал окружавшей его свите из слуг и моряков, видимо, сваливая на них вину за случившееся кораблекрушение.
Еще меня насторожило то, что вокруг сидящих и лежащих на траве людей расхаживают с палками в руках пятеро плечистых молодцев, которые тоже были явно из свиты римлянина в красной тунике.
«Надсмотрщики! — догадался я. — А эта группа людей под сосной, видимо, рабы, принадлежащие толстяку в красном. Но я-то здесь посторонний человек!»
Я хотел было отделиться от группы рабов, но сразу двое надсмотрщиков с резкими возгласами преградили мне путь, угрожающе замахнувшись палками. Фразу одного из них я понял слово в слово.
«Куда ты собрался, раб? — сказал надсмотрщик. — Сиди, где сидишь!»
Мне пришлось подчиниться, так как я не владел латынью в той мере, чтобы растолковать этому мужиковатому на вид надсмотрщику, кто я есть на самом деле и как здесь очутился. Я покорно сел на траву в тени под деревом, продолжая прислушиваться и приглядываться к происходящему вокруг.
Не прошло и часа, как римлянин в красной тунике отдал приказ своим слугам поднимать рабов и следовать за ним по широкой тропе, ведущей вверх по склону холма, утопающего в зелени деревьев. Подчиняясь окрикам надсмотрщиков, невольники и я вместе с ними гурьбой зашагали по каменистой тропе. Рабы все время помалкивали, было видно, что плавание на судне их сильно вымотало. У некоторых невольников виднелись кровавые рубцы от плети на руках и плечах. Все рабы были темно-коричневые от загара, с лицами, заросшими бородой, с длинными спутанными волосами. И только я смотрелся на их фоне эдакой бледной поганкой. К тому же я был тщательно выбрит, а мои короткие волосы не слипались от грязи.
Ходить босиком я не привык, поэтому постоянно смотрел себе под ноги, чтобы не наступить на камень или колючку. Мои навостренные уши ловили каждую реплику из уст надсмотрщиков и прочих слуг знатного римлянина, идущих впереди и позади группы невольников. Далеко не все из услышанного я смог понять, но кое-что все-таки уразумел. Так, один из селян, показывая дорогу знатному римлянину и его людям, сказал, что за холмом лежит селение Нойя, от которого до города Кумы всего десять миль.
«Выходит, я все же оказался в Кампании! — мысленно усмехнулся я. — Правда, итальянцами и археологами здесь совсем не пахнет!»
Как античник, я неплохо знал топографию древней Италии. Кумы — это один из кампанских городов, бывшая греческая колония. Древнеримская миля равняется полутора километрам, стало быть, путь до Кум составляет добрых пятнадцать километров.
Это меня сильно расстроило. Для такого испытания мои босые нежные ступни были совсем не готовы.
Однако вскоре выяснилось, что я расстраиваюсь напрасно. В деревне, куда мы пришли, перевалив через холм, толстяк в красном потребовал у тамошних жителей повозки и лошадей. При этом римлянин назвал селянам свое имя, горделиво приподняв мясистый подбородок. Оказалось, что этого римлянина зовут Лентул Батиат.
Осознав, кто стоит перед ними, селяне безропотно повиновались, выкатив на деревенскую площадь четыре повозки и пригнав больше десятка лошадей и мулов. По всей видимости, жителям Нойи этот надменный вельможа был хорошо известен, и угодить к нему в немилость они не хотели.
Услышав имя римлянина в красном, я обомлел.
«Неужели это тот самый Лентул Батиат, владелец лучшей в Капуе гладиаторской школы! — вертелось у меня в голове. — Если это так, значит я угодил из двадцать первого века в первый век до нашей эры! Интересно, до или после восстания Спартака?»
Лентул Батиат и пятеро его надсмотрщиков сели верхом на лошадей. Рабы, прочие слуги и моряки с севшего на мель судна разместились в четырех повозках, в каждую из которых была впряжена пара мулов. Мулами правили четверо селян из Нойи, сидя на облучке.
По дороге в Кумы у меня появилась возможность полюбоваться окружающим сельским ландшафтом. Это был поистине благословенный край! По обе стороны от дороги, на сколько хватало глаз, расстилались пшеничные поля, оливковые рощи и виноградники; на дальних холмах и взгорьях, подернутых призрачной дымкой, виднелся густой лес. Среди полей и садов тут и там были разбросаны небольшие деревушки с домами, крытыми соломой. Попадались и роскошные усадьбы местной знати, возведенные из белого камня, с портиками, балюстрадами и черепичными крышами. Все усадьбы неизменно стояли на возвышенном месте где-нибудь возле реки или у пруда.
Судя по всему, в здешних краях стояла поздняя весна, поскольку весь первоцвет на плодовых деревьях уже осыпался на землю.
«Ты мечтал о загранпоездке, вот тебе, приятель, древняя, экологически чистая Италия! — мысленно разговаривал я сам с собой. — Рядом с тобой живые древние римляне, а ты сам уже успел угодить в рабство к самому ланисте Лентулу Батиату! Совершенно бесплатно ты можешь глазеть на сельские виды древней Кампании. И совсем скоро увидишь воочию Кумы, древнейший очаг эллинской культуры среди этрусско- самнитских племен! Мог ли ты мечтать об этом?»
Я не мог и предположить, что мои познания в древнегреческом окажутся как нельзя кстати в теперешнем моем положении. В пути рабы, сидевшие со мной в одной повозке, изредка обменивались репликами на греческом языке, вернее, на том из его диалектов, получившем у лингвистов двадцать первого века название новоаттического. Сами же древние греки называли этот диалект — койнэ.
Если знаменитый древнегреческий историк Геродот писал свои сочинения на древнеаттическом диалекте ионийского языка, трагик Еврипид создавал свои бессмертные драмы на среднеаттическом диалекте, то такие прославленные анналисты, как Полибий и Плутарх, творили уже на койнэ, этой своеобразной смеси из ионийского, эолийского и дорийского языков. К первому веку до нашей эры диалект койнэ был повсеместно распространен среди грекоязычного населения как на Западе, так и на Востоке Средиземноморья.
