именно: туман.
Знатоки истории ссылались на русскую хронику XVII века.
В ней описано странное происшествие. У ворот царского дворца Михаила Федоровича, расположенного в пригороде тогдашней Москвы — Коломенском, неизвестно откуда появился вдруг татарский воинский отряд. При том, что в тот год никакой войны с татарами у русских не было.
Татарских бойцов схватила, разумеется, царская стража. В плену их допросили.
Надо сказать, московские жители сразу заметили, что задержанные воины выглядели весьма странно. Были они будто «умом тронувши» и одеты в древнее платье, в руках же «древле орудие держа».
Подавленные и растерянные татары рассказали, что они — воины из отряда хана Девлет-Гирея, чья армия пыталась взять Москву. Отряд их был разбит и, уходя от преследования, они вошли в какой-то странный, очень густой туман. Где-то возле двух камней это было…
Больше ничего вразумительного от них не добились. Но оставили этих несчастных в живых. Да и как было не оставить! Хана Девлет-Гирея в Москве еще помнили. Правда, одни старики. Потому что с тех пор, как он на Москву приходил, пятьдесят лет миновало. В 1571 году он был тут с войском.
А теперь уже ни хана нет, ни войны. Татары вышли из тумана… прямо в другое столетие.
Если верить летописи, туманная аномалия находилась как раз на территории будущего Царицына.
Вспоминаются слова Алексея Рогожкина о таверне, найденной им совсем не в том месте, где указывала карта, и где встретил он странных «не наших людей». Судя по всему, вооруженных кистенем…
Когда открылся пространственно-временной портал где-то в глубине царицынского леса — нежданно-негаданно, неизвестно, как и почему, ролевик попался в ловушку реальности и, запутавшись в тенетах времени, очутился где-то на задворках XVI столетия, во времена Смуты, среди взбунтовавшейся черни имения Годуновых. Там и нашел свою смерть.
Итак, все карты спутал туман. Алексею не повезло: он всего-навсего оказался не в той роли…
Или, вернее сказать, не в той игре.
Ничего личного
Комсомольскую площадь чаще зовут москвичи Площадью трех вокзалов. Как будто мало было бы и одного, чтоб царила тут ежедневная суматоха, вокзалов действительно три — Ленинградский, Казанский и Ярославский. Перекрестье многих путей, где постоянно бурлит толпа — и сбивается городская пена; в этом мрачном глубоком омуте стерегут золотую рыбку обитатели столичного дна. Самые темные силы концентрируются вокруг этого места, и ходят о нем страшные слухи.
Две девушки из подмосковных Мытищ, Инна и Жанна, с детства были как сестры: ходили в один детский сад, потом в один класс, и так не хотели расставаться, что и будущую профессию выбрали одну на двоих: обе поступили учиться в столичный педагогический институт.
Ездить им теперь приходилось далеко — каждый день электричками в Москву и обратно, в тесноте и давке; но вдвоем и трудный путь легче, и ко всему люди привыкают…
Только Жанну почему-то пугало одно место на Комсомольской площади: вход в метро из подземного перехода. Утром там всегда толпа народу, а переход узкий, душный, и все поневоле движутся медленно, прижатые друг к другу…
— Как будто это не люди идут, а… не знаю… многоножка какая-то, многоголовая гидра. И я сама… как будто не я. Словно у меня отобрали волю. Вроде тряпичной куклы, идешь как в воде… медленно… Топ-топ… топ-топ… Или — каторжники в колодках… Жуть берет. Не знаю, как объяснить! — меняясь в лице, жаловалась подруге Жанна. — Но мне там всегда страшно!
Ее передергивало от омерзения. Но Инна только плечами пожимала:
— Ты, главное, кошелек с документами в карманы не клади! Держи все важное в сумке, прижимай покрепче к себе. А то выдернут из рук, и концов не найдешь!
— Ой, нет, Инка! Если б не ты, не знаю, как и ходить там…
— Не понимаю, чего ты так боишься!
Но Жанна не могла объяснить свой страх подруге; страх — вещь иррациональная. Впрочем, ее, может быть, мучило предчувствие?..
В начале октября Инна простудилась. К вечеру поднялась температура, и девушка позвонила подружке, чтобы предупредить, что на следующее утро той придется ехать в институт самой.
Первым побуждением Жанны было — прогулять институт. Раз подруга заболела, то и ей не хотелось ехать — она просто не представляла, как пойдет сквозь толпу в переходе на Комсомольской одна, без подруги! Об этом она и сказала Инне.
Но та не согласилась с таким ребячеством:
— Ну, знаешь!.. А если я неделю проболею? У меня же ангина. Получается, мы вдвоем все лекции пропустим, а потом — здрасьте, тетя, Новый год! — как сессию-то будем сдавать?.. Наоборот! Хорошо, что нас двое. Я у тебя потом все лекции спишу. Ты заболеешь — я буду записывать… Ну, чего ты как маленькая?
Жанне поневоле пришлось признать, что подруга, безусловно, права. Надо взять себя в руки.
— Если страшно будет, просто тверди про себя: «Я в домике, я в домике!» Помнишь, как мы в первом классе играли? — предложила Инна.
Девушки посмеялась, и наутро Жанна в хорошем настроении отправилась в институт.
Как всегда, в подземном переходе у метро собралась толпа.
Люди двигались, плотно прибитые друг к другу, механически раскачивая шаги, словно заводные циркули. Жанна переступала след в след за чужими спинами, стараясь не думать о своем страхе. Внезапно ремешок ее сумки за что-то зацепился в толпе. Студентка обернулась, чтобы удержать сумку, дергая ее на себя. И тут что-то ужалило девушку в бедро — прямо сквозь недлинную нейлоновую куртку и джинсы. От неожиданности Жанна вскрикнула и выпустила сумку из рук.
Она почувствовала шум в ушах и страшную сухость во рту. Перед глазами все поплыло, руки и ноги ослабли, как растаявшее на солнце желе. В последнем усилии устоять на ногах Жанна попыталась схватиться за что-нибудь, но вокруг образовалась пустота. Девушка рухнула на пол и еще несколько секунд наблюдала, как проходят мимо нее люди; как чье-то лицо рядом шевелит губами. Но это было уже немое кино, в котором она ничего не понимала.
Вскоре она и вовсе перестала что-либо чувствовать; сознание сделалось похожим на куски разрезанной кинопленки. То она видела перед собой смеющееся лицо Инны — вместе они сидят в институте на лекциях и переглядываются со знакомым мальчиком; то возникали вокруг белые стены какой-то комнаты, и она чувствовала на коже обжигающий свет лампы. То вдруг оказывалась дома, на родительской кухне — ела яблочный пирог, приготовленный мамой, раскачиваясь на стуле.
«Не наклоняй, держи ровно!» — говорила ей мама, но Жанна не успевала понять, чего именно от нее хотят, потому что откуда-то из черноты появлялось чье-то лицо, расплываясь таким мутным пятном, что невозможно было определить даже — мужчине оно принадлежит или женщине.
Все вертелось и прыгало, и тошнота подступала от этой круговерти, как на американских горках.
— Приходит в себя. Нужен еще укол, — слышала она будто сквозь вату. Но тут же начинала сомневаться: действительно ли она слышит этот густой мощный голос, или он ей мерещится?
— Добавьте два кубика. И сразу препарат Б-13…
