широкой площадке из белого камня. Это было очень древнее здание, пожалуй, самое древнее в Амасии.
У входа в храм Митридата встречал магупати, старший жрец. С ним было четыре младших жреца.
Все были в белых длинных одеждах и такого же цвета колпаках с отворотами, закрывающими рот. Волосы, уста и борода священнослужителей должны быть закрыты в целях ритуальной чистоты. Считалось, что священные предметы можно осквернить не только случайным прикосновением, но даже дыханием.
Свита Митридата осталась за пределами храма.
Митридат невольно поежился, когда жрецы с гулким стуком закрыли тяжелые двери у него за спиной и его обступил таинственный мягкий полумрак.
Шагая вслед за старшим жрецом, Митридат незаметно сжимал в руке рукоятку кинжала. Позади, шаркая ногами по каменному полу, шли младшие жрецы. От этого Митридату, наслышанному о лазутчиках Гергиса, было как-то не по себе.
Жрецы привели Митридата в небольшую комнату без окон с высоким потолком. Там стоял большой чан с водой. Рядом на скамье лежали сухие покрывала и расшитый золотом кандий.
Старший жрец велел Митридату раздеться донага и погрузиться в чан с водой.
— Это священная вода, сын мой, — сказал он, — она смоет с тебя пыль обыденности и суетность желаний, пробудит в тебе стремление к совершенству, тягу к великому и достойному подражания.
Митридат нехотя избавился от одежд и с еще большей неохотой расстался со своим акинаком. Забравшись в чан, он с изумлением увидел, как помощники магупати бросили его одежду в огонь, пылавший в бронзовой жаровне.
— О Арэдви-Сура! — воскликнул при этом старший жрец.
Сюда вошел один человек, запятнанный и непросвещенный, а выйдет другой, чистый телом и помыслами. Да снизойдет на него хварэна!
После омовения младшие жрецы помогли Митридату облачиться в кандий, длиннополое царское одеяние, зауженное в талии, с широкими рукавами и плотно облегающее грудь. Надели также на Митридата пояс с акинаком.
В другой комнате, гораздо больших размеров, Митридату дали отведать горсть очищенных фисташковых орехов и выпить чашу кислого молока.
«Ну вот, помыли, приодели, напоили, накормили, теперь не помешало бы поразвлечься с красоткой на ложе», — посмеивался про себя Митридат.
Его привели в главный зал храма с колоннами и огромным отверстием в крыше для выхода священного дыма. Посреди зала стоял жертвенник из желтого песчанника с углублением наверху, где сжигали жир и шерсть жертвенных животных, из-за чего верхушка жертвенника почернела и слегка оплавилась.
За жертвенником прямо напротив входа на каменном постаменте возвышалась женская статуя из белого мрамора. Она стояла между двух колонн, поддерживающих кровлю, так, чтобы в непогоду струи дождя не попадали на нее через отверстие в кровле.
Митридат с первого взгляда понял, что статуя изготовлена греческим мастером, по тому, с каким совершенством резец ваятеля воспроизвел в мраморе лицо богини Анахиты, ее роскошные формы, проступающие сквозь ткань виссона. Статуя была облачена в одежды как живая женщина.
В Синопе Митридату довелось вдоволь насмотреться на статуи богинь, нимф и харит, которые стоят там повсюду, не только в храмах. Он даже запомнил имена наиболее известных ваятелей прошлого и тех, что творят ныне.
Жрецы разожгли на жертвеннике огонь, бросив туда печень быка, немного овечьего жира и локон волос Митридата. В руках у старшего жреца был пучок сухих прутьев священного белого тополя. Этими прутьями он поддерживал жертвенное пламя, одновременно произнося молитву Аташ-Ниайеш. Собственно, с этой молитвы начинается возжигание любого огня, даже того, что предназначен для приготовления пищи.
Митридат знал, что огонь, разведенный здесь и сейчас, отныне будет считаться династийным царским огнем. Его перенесут отсюда на специальное возвышение при храме, видимое отовсюду. Там пламя будет гореть днем и ночью, поддерживаемое жрецами изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. До тех пор, пока не прекратится царствование Митридата.
Жрец читал молитву, а Митридат в это время разглядывал лицо стоящей напротив него статуи. Оно чем-то напоминало ему лицо матери, такое же спокойно-величавое и безупречно-красивое. Вот только ваятель придал облику мраморной богини немного восточные черты. Это чувствовалось в миндалевидном разрезе глаз, изгибе бровей, овале лба…
Увлекшись созерцанием, Митридат не заметил, как ему на голову возложили золотую тиару.
Жрецы, все пятеро, затянули протяжными голосами гимн в честь Аташ-Адуран. Так назывался у персов Огонь Огней или Царский Огонь.
Статира подступила с расспросами к Митридату, едва тот вернулся во дворец. Митридат уже снял с себя царское облачение и был в коротком греческом хитоне, когда сестра вошла к нему с горящими от любопытства глазами.
— Рассказывай, что там было, — твердила Статира, взяв брата за руку.
Она всегда так делала, когда проявляла нетерпение.
Митридат был необычайно задумчив, рассказывая сестре о том, что увидел в святилище Анахиты. Казалось бы, он описал ей словами весь обряд посвящения на царство, однако проницательная Статира видела, что Митридат о чем-то умалчивает.
И она продолжала трясти его за руку:
— А потом? Что было потом?.. Ведь было же что-то еще! Митридат улыбнулся:
— От тебя ничего не скроешь.
Он поведал Статире, что в самом конце обряда со статуи богини вдруг упало одеяние, открыв все ее прелести. По словам старшего жреца это означало, что сама небесная воительница возжелала разделить ложе с Митридатом.
— Поэтому сегодняшнюю ночь я проведу в храме, — сказал Митридат.
Статира взирала на брата широко открытыми от непередаваемого изумления глазами.
— Тебе не страшно? — прошептала она.
— Нисколько, — солгал Митридат. — В конце концов, богиня тоже женщина. Так сказал мне жрец.
— А я, наверно, умерла бы от страха, если бы меня возжелал кто-нибудь из богов, — призналась Статира.
Тирибаз, узнав, что Митридату предстоит провести ночь в храме, посоветовал со свойственным ему недоверием одной рукой обнимать богиню, а в другой держать кинжал. «На всякий случай», — как выразился он.
В своей подозрительности Тирибаз дошел до того, что как только Митридат удалился в храм, он под покровом темноты окружил святилище плотным кольцом воинов. Тирибаз и сам до утра не сомкнул глаз, дожидаясь Митридата.
На рассвете тяжелые храмовые двери отворились. Из них сопровождаемый жрецами вышел Митридат.
— Далеко не всякому смертному выпадает столь величайшее счастье, о царь, — молвил на прощание старший жрец. — Отныне ты находишься под особым покровительством небесной воительницы. Ты — любимец Анахиты. Благодаря этому твое царствование будет долгим и прославленным на все времена.
На лице Митридата не было никакой радости но поводу услышанного. Более того, он выглядел хмурым и чем-то недовольным.
Сухо попрощавшись со жрецами, Митридат направился к дворцу через площадь, на которой строились воины, всю ночь охранявшие храм.
— А ты что здесь делаешь? — накинулся Митридат на подошедшего к нему Тирибаза. — Почему ты вооружен? И что тут делают эти воины? Кто привел их сюда?
