Как говорят очевидцы, жизнь в двух поездах командующего била ключом. Одно уже присутствие Фрунзе — внимательного и решительного — поднимало дух. Сам он много читал и требовал, чтобы каждый сотрудник готовился понять и воспринять «дух Ташкента».
Ехали без света, ложились и вставали впотьмах, мечтая об огарке. Но — учились. Внимательно вчитывались в письмо В, И. Ленина «Товарищам коммунистам Туркестана». Владимир Ильич далеко и зорко глядел вперед и хотел, чтобы зримую им перспективу хорошо видели другие. Он говорил: надо установить правильные отношения РСФСР с народами Туркестана; и эти отношения будут иметь всемирно-историческое значение, служа примером для всей Азии и для всех колоний мира, доказывая делами искренность желания коммунистов искоренить все следы великорусского империализма и повернуть народы против империализма британского и всемирного.
Конечно, никто еще не предвидел, что именно на положительном опыте Туркестанской комиссии ЦК РКП (б), СНК и ВЦИК РСФСР будет базироваться Ленин на III конгрессе Коминтерна, когда придет к обобщениям огромного значения: экономически отсталые страны могут миновать капиталистический путь развития и пойти по пути социализма, если есть в наличии хоть одна социалистическая страна.
Но по дороге в Ташкент, обогреваясь возле железных «буржуек», радуясь обжигающему кипятку, реденькому пшенному кулешу, куску хлеба и вяленой вобле, читали Ленина вдумчиво, строго. И под руками у них был приказ командующего, в котором излагались ленинские нормы поведения в Туркестане. Красная Армия — освободительница малых народов Азии от векового гнета. «Каждый красноармеец, возбудивший недовольство этих младших наших товарищей по угнетению мировым империализмом, является предателем российской и мировой революции… Каждый красноармеец, который не остановит своего товарища от каких-либо насилий и обид, им учиняемых, является соучастником в деле уничтожения революции и… сознательным контрреволюционером…
Радостно было, когда появлялся Фрунзе в переполненном вагоне, где собирались слушать реферат Фурманова, спорить или просто посидеть в тесном кругу товарищей. Особенно вечером. Сиротинский приносил свечку, ее держали поочередно, чтобы сидеть ближе к Михаилу Васильевичу и обогревать руки ее пламенем. Фрунзе иногда рассказывал о своем детстве в Семиречье, и забавные истории из жизни босоногого мальчишки делали понятными многие вещи: и пейзаж, и климат, и сложившиеся веками обычаи. Бывали вечера, посвященные расцвету архитектуры в раннем средневековье, астрономическим поискам Улугбека, медицине Авиценны, поэзии и народным сказаниям, знаменитым походам Александра Македонского и Тамерлана. Молодые коммунистки, ехавшие работать в женотделах, на фельдшерских пунктах, в библиотеках, были взволнованы, когда Фрунзе рассказывал о тяжкой доле женщин, оскорбленных многоженством, униженных чадрой. И все близко принимали к сердцу сообщения о таких тяжелых болезнях, как трахома, пеллагра, мальтийская лихорадка и пендинская язва. И о жестоких баях, которые держат в своих руках воду для полива, вдохновляют басмачей и ведут антисоветскую линию под дудку британских советников.
— Я ведь к чему это говорю? — резюмировал Фрунзе. — Едем мы не на месяцы — на годы… А кому-то из вас придется и навсегда остаться в солнечном Туркестане. Будете активом партии и Советской власти. Так знайте и любите новый для вас край, ищите путь к сердцу народа. И пусть будут вашим девизом революционная решимость и умная осторожность!..
Иногда в вагон командующего заваливался Фурманов с ивановскими дружками. И товарищи не скрывали удивления, что на письменном столе не только Пушкин и Чехов, книги военные, исторические, экономические, но и коран с кумачовой лентой вместо закладки.
— Это умная штука! — посмеивался Фрунзе. — Очень стройная и цельная система угнетения и обмана мусульман их реакционным духовенством. Все религии — вздох угнетенной твари, так сказал Маркс. И каждая религия набрасывает цепь на душу верующих. Но, пожалуй, нет на свете догм более коварных, чем в коране. Если бы все его суры стали уже сказкой, мы ехали бы не на бой, не на подвиг, а к празднику. К сожалению, цепи корана гнетут душу людей сегодня, и нам эти цепи рубить, рубить, рубить!..
Сиротинский записал: «Фурманов затягивал «Ревела буря, дождь шумел» или «Во субботу день ненастный…». Когда Фурманов исчерпывал свой запас песен, Фрунзе, долго откашливаясь и чуть краснея, запевал тенором: «Отец сыну не поверил, что на свете есть любовь…» Но больше всего он любил петь развеселую шутливую песню «На поповом на лугу потерял мужик дугу, дугу точеную, позолоченную…».»
Так и ехали: вполсыта, вполтепла. Но с радужными планами свергнуть насилие в Туркестане и принести труженикам неугасимый свет ленинской правды.
Ольга Нестерович — она направлялась работать среди женщин в Туркестане — хорошо подметила черты Фрунзе, о которых много велось разговоров в долгом пути.
Занедужив в поезде, она отказалась уйти от товарищей с санитарный вагон. Михаил Васильевич прослышал о ее болезни и прислал две стеариновые свечи из своих скудных запасов. Это было событие! «Вручали мне свечи торжественно и осторожно, словно хрупкую драгоценность. Это не было шуткой молодых людей, ищущих повода позабавиться. И все присутствующие отнеслись к церемонии вполне серьезно, понимая, какой это щедрый подарок».
Так раскрылся перед девушкой Фрунзе как человек чуткий, который «среди множества военных и государственных дел помнил о товарище и, даже его не видев, стремился создать хотя бы минимум удобств в тех исключительно трудных условиях».
Затем она увидела Фрунзе — коммуниста и государственного деятеля. Ведь это он позаботился, чтобы никто не знал в пути вынужденного безделья и чтоб каждый занимался ежедневно, как в школе, и на стоянках общался, беседовал с местным населением. К тому же он был пионером на любом субботнике, когда заготовлялось топливо для паровозов. И очень круто развернулся, когда спасал от гибели больных красноармейцев в Актюбинске. И запросто приходил в вагон к сотрудникам на любую беседу.
Подкупало то, что ничем он не выделял себя в кругу товарищей, общался с ними как равный. И все понимали, что в командующем раскрываются черты, органически присущие старой гвардии коммунистов. И прежде всего Владимиру Ильичу Ленину. Ведь Ленин в своем письме к коммунистам Туркестана обращался не как глава Советского правительства, а как член партии. И просил их относиться к Турккомиссии «с величайшим доверием… и строго блюсти ее директивы».
«На станции Туркестан я наблюдала Фрунзе в официальной обстановке. Местный гарнизон — несколько десятков красноармейцев — выстроился на перроне встречать командующего. Духовой оркестр играл «Интернационал». Фрунзе спокойно и даже чуть медлительно сошел со ступенек вагона, приблизился к строю, прошел вдоль шеренги солдат. Он приветствовал их официальными словами, но с теплой человеческой интонацией».
А сам командующий уже строил далекоидущие планы. Чем ближе была его ставка, тем аккуратнее выглядели бойцы. И можно было полагать, что сюда доходили руки штабных работников. А как живут воины в отдаленных гарнизонах? И не повторяется ли там печальная актюбинская история?
И чтобы развернуть военные действия в Туркестане, он решил как можно скорее выехать в инспекционную поездку во все основные гарнизоны обширного края.
Перед Ташкентом пахнуло родным — семиреченским: голубое, с синевой высокое небо с теплым ласковым солнцем; алого бархата первые тюльпаны на песчаных холмах; дехкане с мотыгами на бахче, обрамленной от суховея шелковицей или стройными свечками пирамидальных тополей с набухшими почками. И всюду — нежная прозелень новой травы.
Фёдор Федорович Новицкий постарался: ташкентский гарнизон встретил командующего со всеми почестями. Да и красноармейцы и командиры понимали, как важно не ударить лицом в грязь перед полководцем, имя которого стало самым звонким среди военных. Хорош был караул, четок строй — орлы! И Фрунзе, не погасив лучистой улыбки, с удовольствием обошел замершие ряды.
Да и все товарищи ждали встречи с ним на перроне. Позади стоял высокий, застенчивый Валериан Куйбышев — крутолобый, с кудрями, выбивавшимися из-под кожаной фуражки; и Шалва Элиава — маленький рядом с Куйбышевым, в простой солдатской гимнастерке, борода клином, густые усы с проседью и черные глаза — приветливые, но строгие. И Федор Федорович Новицкий — он себя чувствовал именинником в день прибытия «крестника», держался молодцом и иногда оглаживал ладонью рыжеватую эспаньолку. И — уже совсем негаданно, нежданно — надвинулся из толпы брат Костя.
— Я до последней минуты не мог верить, что это ты — Михайлов-Фрунзе! — Костя крепко стиснул
