брата в объятиях. — Полководец! Гром оркестров! Весь город вышел на встречу! Ей-богу, не верил. Ну и ну!
Но это был Миша, друг, давняя надежда семьи. Конечно, годы прошли после той встречи во Владимирском централе, где брат-смертник вышел к нему в кандалах. Теперь и не сравнишь: стал шире в плечах и коренастей. Седина в густом ежике и бравые усы Кузьмы Крючкова. И ладная суконная гимнастерка из добротного сукна, петлицы, поперечные полосы на груди и боевой орден в алой шелковой розетке. И чеканная речь командира.
— Идем, брат, я познакомлю тебя с Софьей Алексеевной. Оставайся у нас, гости, занимай даму разговорами. А наш с тобой час — ближе к ночи: я тороплюсь в штаб…
В тот день появился приказ № 1 войскам Туркестанского фронта:
«Сегодня, 22 февраля, я с полевым штабом прибыл в Ташкент и вступил в непосредственное командование войсками, расположенными в пределах Туркестана.
Первая мысль и слово обращается к вам, красные воины старых туркестанских формирований.
В беспримерно тяжелых условиях, отрезанные отовсюду и лишенные братской помощи рабоче- крестьянской России, отбивая бешеные атаки врага извне и внутри, вы были грозным и стойким часовым революции здесь, в Туркестане.
Совместно с войсками Центральной России вы ликвидировали Актюбинский фронт и восстановили связь с центром. Вы разгромили контрреволюцию Закаспия и разбили грабительские планы английских хищников, протягивающих свои лапы к Туркестану. Вы крепко держали знамя революции в Фергане, разрушая козни врагов трудового народа, работающих здесь на английские деньги.
Вы без различия языка, религии и национальности объединились в братский военный союз рабочей, крестьянской и дехканской бедноты и спасли положение. Вы заслужили величайшую признательность социалистического отечества и пролетариата всего мира.
От имени высшего командования Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, от имени верховного органа ее — Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета я приветствую вас и именем Республики приношу сердечную благодарность за ваши труды на благо трудящихся.
Я приветствую и вас, войска Центра, прибывшие во имя социализма на помощь работникам Туркестана. Приветствую вас как старых боевых соратников и горжусь тем, что и здесь, в долинах и горах Ферганы, в степях и пустынях Закаспия, вы с честью поддержали свою боевую славу…»
В тот же день заседала Туркестанская комиссия, наконец, в полном составе. Определились основные функции членов. Шалва Элиава — председатель. Он же и Глеб Бокий — знакомый Фрунзе еще по Питеру в 1905 году — отвечали за советское строительство. Валериану Куйбышеву и Филиппу Голощекину поручалась партийная работа. У Михаила Васильевича — вопросы военные и политические. К последним относились и дела дипломатические.
Положение оказалось острее, чем мог судить Фрунзе, пользуясь информацией из Москвы, опираясь на деловую переписку с Новицким и на разговоры по прямому проводу с Куйбышевым. В частности, надо было немедленно дать заключение комиссии по сложному национальному вопросу из области партийного строительства.
В Ташкенте работал краевой комитет партии. А за месяц до приезда Фрунзе обочь с ним существовало мусульманское бюро партии: оно проводило разъяснительную работу среди коммунистов местных национальностей. Но часто скатывалось на позиции буржуазного национализма.
Недавно это бюро было ликвидировано. Однако нашлись люди, которые хотели бы возродить его в иной форме и настойчиво предлагали создать в Туркестане «Тюркскую республику» и — соответственно — «Коммунистическую партию тюркских народов».
— Мы пока не приняли никакого решения, дожидаясь вашего приезда, — Элиава обратился к Фрунзе.
Михаил Васильевич, хорошо знакомый с историей народов Туркестана, резко выступил против «теории» единой «тюркской нации».
— Такая нация декларируется голословно, потому что на территории Туркестана существуют несколько наций — узбеки, таджики, киргизы, туркмены. Их сближает родство языков, исключая таджикский, и духовно объединял до сих пор только ислам. Ну и местный национализм, направленный острием против колонизаторской политики царизма. Партии тюркских народов не может быть, потому что нет тюркской нации. И еще потому, что сама мысль о такой партии рождена реакционной идеей панисламизма. Нечего сказать, хороши коммунисты, идущие под флагом Магомета! Этак можно договориться и до греко-армяно- русской нации: ведь все эти народы исповедуют православие!..
Доводы Фрунзе были убедительными. Но он не ограничился критикой «тюркской партии», а высказал и свое мнение о ближайших задачах:
— Надо создавать кадры рабочего класса из местного населения. Они сами решат, какая коммунистическая партия больше выражает их интересы: в масштабе всего края или в рамках каждого отдельного народа. Мы, как я думаю, ограничимся со временем созданием Туркестанского бюро ЦК РКП(б). Разговоры о «тюркской партии» отпадут, как только мы добьемся подлинного братства и интернационального единства народов Средней Азии, включая и русских, и татар, и украинцев, и армян. Важно ликвидировать басмачество и объяснить беднейшим дехканам суть политики Советской власти. А это немыслимо, если мы не нанесем удара по великодержавному шовинизму и по местному буржуазному национализму. Именно так и ориентирует нас Владимир Ильич…
Туркестанская комиссия одобрила предложения Фрунзе. Но потребовалось много времени, чтобы они стали реальностью. Через три месяца Михаил Васильевич в письме к Ленину отметил, что сделаны только первые шаги, потому что очень живуч национализм.
«Основных группировок, выросших на почве самого Туркестана, как Вы знаете, две — одна, представляющая местный «пролетариат» и сильно окрашенная цветом так называемого «колонизаторства»; другая — представляемая кучкой мусульманской мелкобуржуазной интеллигенции, выдающей себя за выразителей мнения всей многомиллионной массы туркестанского мусульманства. Все и вся здесь вращается вокруг борьбы этих группировок. «Колонизаторы» (буду их называть этим именем, хотя от него они всячески открещиваются), состоя в значительной степени из железнодорожников, считают себя носителями пролетарской диктатуры в крае и претендуют на руководящую государственную роль».
Первый ташкентский день не закончился заседанием Туркестанской комиссии: братья Константин и Михаил бодрствовали далеко за полночь.
Они нежно любили друг друга. Но долгая разлука что-то оборвала в старых семейных связях, да и каждый находился под впечатлением событий дня и не вдруг стряхнул с себя груз огромных забот и отстранился от дел, чтобы с головой уйти в сладкие годы детства и юности.
Ужинали, пили чай и словно расцветали на глазах у Софьи Алексеевны. И превратились в необузданных мальчишек; били по плечу друг друга, толкались локтем, перемигивались и сыпали вопросами: «А помнишь, Мишка?» — «А ты не забыл, Костяра?» И — пошло! Хохотали и называли массу имен и фамилий, от которых что-то отложилось на душе.
Костя переменил два места в Казанской губернии, а когда надвинулся Гайда с Северной армией Колчака, заблаговременно подался в Среднюю Азию и обосновался в Ташкенте.
Мама жива и для своих лет здорова: в Семиречье не знали московского и питерского голода. И помаленьку держались главным образом за счет овощей и фруктов. Да и не замерзали так, как в обеих столицах. С мамой осталась Лида, и по-старому они в Верном.
— О тебе часто спрашивают в письмах. Мама говорит, что ты жив: она верит в твой талант обходить смерть стороною. И уверена, что ты где-то в своем Иванове. Я хоть и не верил, что ты — это ты, но хотел вызвать маму с Лидой в Ташкент. Однако передумал: дай, мол, сам удостоверюсь, что нет ошибки. Да и дорога прескверная и опасная: на каждом перегоне могут наскочить бандиты. Скажи еще, что никто в Верном и не думал, какой сын у Мавры Ефимовны. Сидеть бы ей заложницей у атамана Анненкова. А могла бы и погибнуть — этот атаман прославился зверской расправой с красными. Теперь его прогнали… Впрочем, кому я говорю? Твои же войска и отбросили его к китайской границе. И теперь письма из Верного приходят нормально — на десятый день. Порадуй маму, пошли ей письмо. То-то будет у нее разговоров с кумушками про сына — красного генерала… Я-то уж написал ей нынче…
— А Клава с Людой?
