А ведь это были русские люди, вышколенные в боях под Астраханью, под Ростовом, на Кубани, в Северной Таврии. Им внушили, что они цвет нации, спасители России от беззаконного разгула лапотников. И у них сложилась идея белой России, идея бредовая, мертвая. Но она как бы возвышала их в собственных глазах над неприкрытым бандитизмом шайки Махно и других «батек», и они боролись за нее с самопожертвованием храброго русского воина.
Больше суток не подавал Врангель признаков жизни. «Коварное затишье!» — говорил Фрунзе. Он требовал срочных данных от разведки. Она же работала плохо и не успела предупредить командующего о новом смелом маневре белых. А маневр был страшен: и внезапностью и силой огневой мощи.
Однако Михаил Васильевич уже «вжился» в барона, безошибочно предугадывал возможные направления его поиска. Неминучим казался ему удар по Каховскому плацдарму: он грозил белым гибелью. И срочно перебросил к Блюхеру Отдельную ударную огневую бригаду.
Василий Константинович острее Фрунзе чувствовал приближение грозы: ведь он каждый день был в гуще бойцов на Каховском плацдарме.
13 октября над Отдельной бригадой, где вместе с русскими служили татары, чуваши, мордвины и марийцы, пролетел вражеский самолет. Он раскидал листовки и «пропуска»: переходите, мол, на сторону Врангеля с оружием.
— Обычный прием барона перед атакой: немецкая педантичность, черт возьми! Сообщите о листовке командующему. Завтра надо ждать хорошего огня! — Блюхер поскакал из штаба дивизии в бригаду.
В Отдельной многие видели его впервой. Только «старики» помнили по Сибири, где он довершал разгром Колчака под Омском. На тачанке, с двумя зачехленными пулеметами, стоял командир — годов тридцати, в самом расцвете сил, подтянутый, черноволосый, с подстриженными усами, чуть сутуловатый. И говорил просто, как на сельском сходе, где решались обыденные мирские дела:
— Новые вы у меня, братцы, и потому говорю вам: трусов не держим! Храбростью тоже не бахвалимся — истинным героям это не к лицу. А в пятьдесят первой — герои все. Даже кашевары. Поглядите, как они строчат из своего «максима», когда в ходе боя обстановка заставляет оторваться от походной кухни. И так — со дня основания дивизии, недаром она Московская! На волосок бывали от смерти, но из всякого страшного боя выходили только с победой!.. Завтра бой, братцы! Покажем белым гадам, как деремся мы за Советскую власть. С предстоящей победой вас, товарищи: нам нужна только она!..
И, уже когда хотел спрыгнуть с тачанки, добавил тихо:
— А между прочим, и отступать некуда — за нами Днепр. Мостов нет, вода студеная. Значит, и думать надо про одно: греться до седьмого пота в жарком бою!..
Блюхер словно в воду глядел — в ледяную, днепровскую: через двенадцать часов загорелась земля под Каховкой.
За ночь сделали все, что успели: с гранатами залегли передовые цепи, выдвинулась на пригорки полевая артиллерия, заправились горючим самолеты и бронеавтомобили, окопались огнеметчики.
Это было первое и последнее сражение в ходе гражданской войны, когда Врангель поставил карту на сокрушительный удар техники. Он шел ва-банк: пан Юзеф вышел из игры и подписал мирный договор, не дождавшись партнера из Северной Таврии. И теперь все свелось у него к одной цели: разгром Каховского плацдарма на левом берегу Днепра.
— С нами бог! — барон махнул перчаткой.
Не порозовело еще утреннее небо 14 октября 1920 года, когда передовые цепи Блюхера услыхали грохот танков. Четырнадцать машин, изрыгая огонь и дым, прорвали с ходу первую линию окопов и ринулись к главному оборонительному поясу.
С высотки, с седла на вздрагивающем коне видел Блюхер огромное поле боя — голую осеннюю равнину с редкими хуторами, с неглубокими балками. Двигались танки, огневым валом их прикрывала артиллерия. За танками широким веером наползали пятнадцать бронированных автомобилей. За ними колыхались серые цепи пехоты.
Все танки метили к переправам, которые велел наводить Фрунзе для переброски частей с правого берёза. Но один танк близко наполз к могильнику, где засели огнеметчики. Струя огня в сумерках сделала его на миг золотым. И на его месте вспыхнул яркий факел.
— Эх, хороша струйка, недаром хвалил ее командующий! Жалко, бьет неподалеку. Но она еще покажет себя пехоте и кавалеристам! — сказал Блюхер по дороге в штаб: его вызвал Фрунзе.
Свистели снаряды над головой, фонтаны огня и земли вздымались на всем обозримом пространстве. В штабе доложили, что огнеметчики подожгли еще один танк, два были подбиты снарядами.
Но десять машин прорвали к семи часам утра основную линию обороны. Туда кинулись пехотинцы и казаки корпуса генерала Витковского. Их косили пулеметами и огнеметами. Эскадрон лихо развернулся обратно, когда по нему полыхнули золотой струей огня. Но пехота приняла рукопашный бой. Кляня контру — в бога, душу, мать, — красные бойцы кололи штыками, били прикладами в сытую рожу беляков, сами падали — окровавленные, изуродованные. Бой шел с переменным успехом: одолевали там, где белые бросали в поддержку бронеавтомобили, а красные — артиллерию и огнеметы.
Перевалило за полдень — Витковский проиграл: десять его танков намертво стояли в степи, пять бронеавтомобилей догорали или валялись на боку. Остальные, оторвавшись от пехоты и кавалерии, попали под губительный перекрестный огонь орудий и один за другим пошли наутек.
— Как идет бой, Василий Константинович? — запрашивал Фрунзе из Харькова.
— Ожесточенно, товарищ командующий… Первый случай, что так много танков и бронемашин бросил Врангель. Но ребята не оробели, дерутся великолепно.
— Есть надежда, что продержитесь до вечера? Подкрепление к вам двинуто.
— Вечер не за горами, продержусь. А подкрепление весьма кстати: я стою с дивизией против корпуса.
— Передайте мой привет славным воинам. Они сейчас решают судьбу кампании…
Одиннадцать часов не отходил от аппарата Фрунзе. Он хотел представить себе каждую балку, каждый могильник или хуторок, где зацепилась пехота, каждую цепь окопов, где шел бой.
Радостнее пошли к вечеру донесения Блюхера: техника умолкла, артиллерию белых удачно накрыли дальнобойными, пехота генерала Витковского, наконец, «вошла в сознание» и пятится по всей полосе плацдарма в двадцать семь верст. Словом, Врангель встал с разгона, как взмыленный конь на краю пропасти.
Шли приказы командующего во все концы фронта. Блюхеру — с рассвета развивать успех, но не зарываться на Мелитополь, куда завтра побегут в смятении правобережные части Врангеля. Фрунзе не сомневался, что так и будет: он рассчитал все и приказал 6-й армян Авксентьевского начать на рассвете 15 октября такое наступление, чтобы к исходу дня очистить Правобережье от белых войск. В этот бой он втянул главный кулак маневренной кавалерии Городовикова и полки правого крыла армии Уборевича.
Командармы выполнили задачу блестяще. Был убит в бою командующий кавалерией Врангеля генерал Бабиев, «Войска отступали в паническом беспорядке, — получил донесение Врангель. — Командиры растерялись, распорядительности не было никакой… Красные и белые кавалеристы выхватывают шашки и уже бросаются друг на друга, но в последний момент белые не выдерживают… За ними несется конница противника. Жуткий момент, особенно для пехоты. Целыми ротами, бросая винтовки, они сдаются в плен. Большевики продолжают преследовать. По дороге, без остановки, в три ряда двигалась лента людей, лошадей. Поломанные экипажи, орудия, пулеметы. Конница топтала пехоту. Пехота, прорываясь к переправам, старалась оттеснить конницу. А красные отрезали тыл…»
Блюхер же выстоял героически и вернул все свои исходные позиции на внешнем оборонительном поясе Каховского плацдарма. Из этой отбитой атаки зарождался последний могучий удар по Врангелю.
Барон теперь крепко задумался в своей ставке на станции Джанкой. Сильной его воле и большому мастерству генерала противостоял полководец более волевой, прекрасно понимающий любой армейский маневр и двигающий свои голодные и оборванные части в бой с какой-то одержимостью.
На войне как на войне! — это барон понимал отлично. Надо и наступать, надо бегать, надо и обороняться. Бегство из Донбасса он пережил без потрясений: просто не удался тактический обман того, кто только принял Южный фронт красных и тотчас же понял, что главный интерес белых на Правобережной Украине. Но бегство с правого берега Днепра — это уже крушение всей задуманной кампании. О Москве и
