И когда генерал Кошелев спросил его, может ли свидетель указать, кто из подсудимых пользовался его помощью, произошло замешательство. Выручил адвокат Якулов:
— Подзащитный Фрунзе, в зале темно, прошу вас встать!
Фрунзе выдвинулся вперед, и доктор признал его.
— Он самый!
Но ничто не поколебало судей: Михаил Фрунзе и Павел Гусев второй раз были приговорены к смертной казни через повешение.
Людмила на следующий день получила свидание с братом-смертником. Михаил был бледен, мрачен. И апатичен. Он передал сестре фотографию, которую изготовил тюремный врач, и сказал печально:
— Я устал, милая Люша! Не просите царя о помиловании. Поцелуй маму, Клаву, Лиду, Костю. А тебе спасибо, что пришла.
Люша заплакала: облик брата внушал ей опасения. Да и она сама извелась за эти годы, и за двойной решеткой стояла издерганная, похудевшая девушка и нервно теребила носовой платок.
— Миша, ты будешь жить! Клянусь тебе: я все переверну, но вызволю тебя из неволи!
— Верю, верю, милая сестренка! Верю твоим словам, твоим чувствам. Но ведь второй приговор, и — снова смертная казнь!..
Борис Михайлович Овчинников вспоминал об этих днях: «…Фрунзе был душевно нежен, если хотите, женственно тонок, мягок, деликатен… надо было его увидеть… чтобы понять, что в этом образе, в этой личности не было противоречий. Бесстрашное мужество Фрунзе было прежде всего спокойным… Маленький штрих: целых два месяца Фрунзе после второго смертного приговора просидел в камере смертников, ожидая, может быть, при каждом рассвете стука в дверь. Трудно было… передать через эти глухие стены утлую весть надежды и ободрение. И за эти два месяца Фрунзе не поседел, не сошел с ума, а… изучал итальянский язык. Притом с ограниченными пособиями: в камеру разрешили передать две библии — на русском и итальянском языке. Узник загрузил свое время и внимание сложным процессом сравнительного изучения, выводя из «священного текста», при знании уже латинского и французского, грамматические и синтаксические правила итальянского языка вместе с богатым знанием слов…»
Но каждую ночь уводили товарищей на казнь, И когда один из них сошел с ума и три дня рыдал так, что не было места для укрытия, нервы Фрунзе не выдержали.
Сам Михаил Васильевич рассказывал об этом с суровой простотой: «Осталось уже немного времени. Утром, часов около шести, как всегда это делалось в тюрьме, меня должны были повесить. Надежды на отмену приговора не было почти никакой. Бежать невозможно. И немедля, так как время приближалось к роковому концу, я решился хоть под конец уйти из рук палачей. По крайней мере повесить им себя не дам, сам повешусь, пускай найдут труп… И стал готовить из простыни веревку. К моему удовольствию, гвоздь оказался в углу печки, как раз то, что нужно. Но когда я занялся приготовлением веревки, загремел замок».
Это пришел не палач, а вестник жизни — присяжный поверенный Овчинников с сообщением об отмене приговора.
Хлопотали сестры: Людмила и Клавдия, рассылал письма во все концы страны Константин. Действовали партийцы — в либеральной печати этот смертный приговор вызвал возмущение. Заговорили о нем гневно представители большевистской фракции в III Государственной думе. Адвокаты умело использовали обстановку для кассационной жалобы. И командующий войсками Московского военного округа генерал от кавалерии Плеве заменил смертный приговор ссылкою в каторжные работы: Фрунзе — на шесть лет, Гусеву — на восемь лет.
Четыре года каторги уже были по процессу Иваново-Вознесенского союза РСДРП. Приплюсовали шесть по делу Перлова. И Фрунзе получил по совокупности десять лет каторжных работ. Исчислять срок начали с 10 февраля 1910 года.
— Все еще может измениться, Михаил Васильевич, и не придется вам ждать кануна масленой недели в 1920 году! — успокоил его Овчинников.
— Понимаю. Из самого худшего выхода это самый лучший!.. Вы знаете итальянский язык?
— Как у Пушкина в «Борисе Годунове»; смолоду знал, да разучился!
— А то есть хорошая итальянская поговорка: «Mettere la coda dove non va il capo». Просунуть хвост, где голова не лезет! Голову не оторвали, хвост убережем!.. Поживем в кандалах, а там увидим!.. Вам же спасибо за все!..
Пути Фрунзе и адвоката Овчинникова разошлись почти на одиннадцать лет. Своего бывшего защитника Фрунзе вызволил из Крыма, куда тот уехал по семейным обстоятельствам задолго до Великого Октября. И выдал ему «Аттестацию»:
«Дана сия тов. Овчинникову в том, что знал его почти в протяжении 12 лет на поприще юриста- адвоката, с успехом защищавшего в политических процессах обвиняемых царским правительством, в том числе и меня. Считаю, что наибольшую пользу тов. Овчинников может принести Республике лишь при использовании его труда по специальности. А посему всем военным и гражданским учреждениям предлагается бережное отношение к тов. Овчинникову и никаких репрессий и принудительных выселений и работ по отношению к нему не предпринимать.
Командующий всеми Вооруженными Силами Украины и Крыма и Уполномоченный РВСР
Выдана эта бумага в Харькове 6 мая 1921 года.
Путь к свободе
Отбывал наказание во Владимирской центральной, в Николаевской центральной и в Александровской центральной (в Сибири) каторжных тюрьмах. В связи с применением скидки вышел на поселение в конце 1914 г. в Верхоленский уезд Иркутской губернии. Летом 1915 г. снова был арестован за создание организации. В августе 1915 г. бежал из тюрьмы и работал нелегально в Забайкальской области под фамилией В. Г. Василенко.
В конце 1915 г. совместно с несколькими товарищами создал большой еженедельный орган «Восточное обозрение» и был одним из редакторов его. Будучи обнаружен охранкой и по счастливому случаю спасшись от ареста, бежал в Россию. Под фамилией «Михайлов» попал на Западный фронт во Всероссийский земский союз. Работал здесь над созданием нелегальной революционной организации. К моменту Февральской революции стоял во главе подпольной революционной организации с центром в Минске и имевшей отделения в 10-й и 3-й армиях.
Однообразен, тернист и страшен был путь к воле. Арсений попал во Владимирский централ цветущим юношей — в двадцать два года. Расстался с ним — в двадцать семь лет: с язвой желудка, с туберкулезными очагами в легких.
Он пережил два смертных приговора и в минуту отчаяния в момент аффекта пытался наложить на себя руки.
Беспрерывно менялись люди в централе за эти годы. В каторгу и в ссылку разогнали близких товарищей, с которыми судили его за революционную деятельность в «Ситцевом крае». Только Павел Гусев был где-то рядом, в одиночке, в кандалах. И боевик Иван Станко (Уткин). Встреч с ними не бывало даже на прогулке: выводили гулять поодиночке и лишь на двадцать минут в сутки.
Позже других ушел в каторжные работы Викентий Семенович Мицкевич (Капсукас), совершенно обессиленный чахоткой в последний год.
От чахотки недолго угасал на глазах «тюремный соловей», как прозвал его Фрунзе, — цоэт Геворк Момулянц, или Георгий Иванович в кругу, близких друзей.
Он был темпераментным, веселым человеком. И мужественно выдержал смертный приговор за активную деятельность в «Новороссийской республике» 1905 года. Потом этот приговор заменили
