захватил Оренбург, Верхне-Уральск, Челябинск и Троицк. Партия направила против Дутова красногвардейские отряды из Петрограда, Самары, Екатеринбурга, Уфы, Казани и Омска. Во главе их стоял чрезвычайный комиссар П. А. Кобозев. 18 января 1918 года Оренбург был освобожден от белых.
Следом за Дутовым зашевелился на Дону и на Кубани генерал Каледин. Вдохновлял его американский представитель Пуль и вручил ему 500 тысяч долларов. Каледин 2 декабря захватил Ростов-на-Дону и Таганрог. И спешно готовился идти на Донбасс. Красная гвардия Рудольфа Сиверса 19 января 1918 года отбила Ростов. Через десять дней генерал Каледин застрелился.
Обстоятельства складывались так, что малочисленные части Красной гвардии надо было подпирать регулярными формированиями новой армии. Во второй половине декабря 1917 года была учреждена Всероссийская коллегия по организации Красной Армии рабочих и крестьян: Н. Крыленко, В. Трифонов, Э. Склянский, Н. Подвойский и К. Мехоношин.
15 января 1918 года Ленин подписал декрет о создании РККА, через тринадцать дней — о Военно- Морском Флоте. Вооруженные силы строились на добровольных началах. Оружие доверялось тому, кто готов был отдать свои силы, свою жизнь для защиты завоеваний Октябрьской революции. И представить рекомендацию партийных, советских или других организаций, стоящих на платформе Советской власти.
Одновременно была создана Академия генерального штаба. Она начала свои занятия в Охотничьем клубе на Воздвиженке. По первому набору — в нем было семьдесят восемь человек — пришли будущие военные начальники: И. Мерецков, В. Соколовский, И. Тюленев.
Все эти шаги встретили живое одобрение Фрунзе. Он начал формировать отряд добровольцев РККА в Шуе. Вскоре в нем состояло двести пятьдесят человек. Из этого отряда позднее был образован 57-й Шуйский полк.
И попытки заключить мир с немцами не шли вразрез с принципами Фрунзе. Когда же немцы перешли в наступление и стали угрожать Петрограду, Михаилу Васильевичу сделалась близкой позиция «левых коммунистов» с их лозунгом «революционной войны» против германского империализма.
В ходе острой внутрипартийной борьбы Фрунзе говорил на уездном Шуйском съезде Советов:
— Немцы нас грабят. Нужно идти сражаться во что бы то ни стало! Я полагаю, что это дело не безнадежное!
Он не разделял целиком позиции «левых коммунистов». И активно выступал против нелепого и преступного предложения «левых эсеров» сместить с поста председателя СНК Владимира Ильича Ленина и создать новое правительство в союзе двух «левых» — коммунистов и эсеров. Он с негодованием отвергал установку «левых коммунистов», что революция в России погибнет, если ее не поддержит пролетариат Запада, в что мир с немцами — смерть для Советской власти.
— Это малодушие, это преступное неверие в творческую силу России, ее рабочих, ее крестьян! — гневно говорил Фрунзе.
Ему противна была краснобайская фразерская позиция Троцкого, который невероятно возвеличивал свою роль в дни Октября и перед отъездом в Брест заявил хвастливо:
— Никакой дипломатии! Я выступлю с несколькими революционными призывами и взбудоражу рабочий класс Германии!
А кончил тем, что отказался подписать условия мира и одновременно заявил, что Советская республика не будет вести войну и продолжит демобилизацию армии. Словом: «Ни мира, ни войны!»
Эта «крылатая» фраза дорого обошлась Советской России: немцы нарушили перемирие и перешли в наступление по всему фронту.
Московское областное бюро партии и Петербургский комитет резко выступили против грабительских условий мира. Их поддерживали многие комитеты, в том числе Иваново-Вознесенский и Шуйский. Да и в Центральном Комитете не было единодушия. 23 февраля, несмотря на угрозу Ленина уйти с постов в правительстве и в ЦК, его поддержали лишь шесть человек из четырнадцати: Стасова, Зиновьев, Свердлов, Сталин, Сокольников и Смилга. Четверо воздержались от голосования: Троцкий, Крестинский, Иоффе и Дзержинский. Четверо голосовали против: Бубнов, Урицкий, Бухарин и Ломов.
Старый русский генерал Скалон застрелился во время переговоров в Бресте.
Михаил Фрунзе поступил иначе: он не подчинился решению VII экстренного съезда партии, который обязывал коммунистов одобрить «похабный мир».
Пасмурным мартовским утром приехал Фрунзе на IV Всероссийский съезд Советов. Он заседал в Москве, в белоколонном зале Дворянского собрания, так как правительство под угрозой падения красного Питера только что переехало в древнюю русскую столицу.
Обстановка была туманная. Местные Советы в отношении к Брестскому миру разделились почти поровну: 262 высказались «за», 233 — «против». Ленин выступил с докладом на большевистской фракции съезда, и делегаты подавляющим большинством одобрили решения VII съезда партии. «Левые коммунисты» заявили, что они выступят с декларацией против мира. ЦК срочно принял решение: «…все члены партии на съезде Советов обязаны голосовать так, как решила партия.
Чтение сепаратной декларации на съезде Советов ЦК вынужден будет рассматривать как нарушение партийной дисциплины».
Был доверительный разговор у Фрунзе с Бубновым, который у «левых коммунистов» стоял на крайнем левом фланге.
— Ты с нами, Арсений? — нервно спросил Химик.
Фрунзе задумался:
— Я с партией, Андрей! Вашу декларацию подпишу. Но от голосования воздержусь, потому что мне дан такой наказ в Иваново-Вознесенске и в Шуе.
— Странно! Либо — «против», либо — «за»! Иного выхода я не мыслю. Хочешь набросить петлю на шею России?
— Нет. Просто я держусь точной и ясной позиции Ленина на Апрельской конференции 1917 года: мы не пацифисты и не можем отрешиться от революционной войны. Но что-то Ленин знает больше меня, и против него голосовать я не буду…
На том и оборвался этот мимолетный разговор.
— Вы еще колеблетесь, Арсений? — стремительно подошла Елена Стасова, когда Фрунзе курил, опершись на колонну.
— Борюсь сам с собой, — ответил он доверчиво.
— Я колебалась бесконечно долго. Но убедил меня Владимир Ильич: солдаты не способны вести войну, Красная гвардия еще не набрала силу. Да и угроза его уйти с постов лишила меня сил бороться против его линии. Вы думаете, ему легко? Я была у него, когда Карахан привез текст Брестского мирного договора и бросил его на стол. Ленин отшатнулся. «Вы хотите, чтобы я не только подписал этот похабный мир, но еще стал бы его читать. Нет, нет, никогда!..» Может, вам поговорить с Владимиром Ильичем?
— Не могу, Елена Дмитриевна! С Лениным надо говорить, бесконечно веря ему. Или кидаться против него в бой, как это делают Химик, Бухарин или дерзкий Ломов. У меня нет ясной позиции. Но голосовать за грабительский мир — нет сил!..
Была встреча и еще с одной женщиной — с Ольгой Розановой, которая представляла на съезде соседей-ярославцев.
— Как вы? — спросил ее Фрунзе.
— С просветлением, Михаил Васильевич! До января все стояли за войну, требовали разорвать переговоры. Революционного пылу было достаточно. А потом угомонились.
— Что так?
— Запись в социалистическую армию прошла плохо. Едва сколотили полк. Так что не до войны сейчас. Конечно, на сердце тоска: контрибуция — шесть миллиардов. Потеряны Польша, Литва, Прибалтика, Украина. Жутко! Но ведь будет светлый день, когда немецкие рабочие спихнут с трона своего кайзера? Вот этой мыслью и держусь!
Делегаты забили зал. Громовым голосом открыл заседание Яков Свердлов. С докладом выступил Георгий Чичерин — по виду профессор, с мягкими манерами и удивительно тихим голосом. Он еще держался неуверенно, так как недавно заменил Троцкого на посту народного комиссара по иностранным делам.
Не скрывая душевной боли и волнения, он сказал:
— Чрезвычайно тяжелы условия мира. Но их надо принять, только в этом спасение новой
