Гусева он не отрицал и третьего плана, разработанного Фрунзе: нанести мощный контрудар очень сильной группой войск с юга на север, чтобы отсечь клин Ханжина от других сил Колчака. Четкость наступательного плана Фрунзе и революционный энтузиазм командарма импонировали Ленину. Но на какое-то время в дело вмешался Троцкий.
В день, когда был оставлен Белебей, 6 апреля, Троцкий назначил парад войск Самарского гарнизона. И картинно принимал его на площади: весь в черной блестящей коже от фуражки до сапог; черная свита — под стать наркому, торжественный марш, застывшие ряды красноармейцев. Троцкий знал себе цену и каждым взмахом черной перчатки показывал самарцам величие своей личности.
Фрунзе командовал парадом. И подскакал с рапортом на стройной гнедой Лидке, не горяча ее, в меру работая поводом и шенкелями.
Михаил Васильевич пригласил на парад Тухачевского, и они держались обочь, в сторонке от черной свиты наркома, пока проходили войска. Разговорились непринужденно, и Фрунзе с удовольствием отметил, что 5-й армии достался достойный командующий. Был он молод, держался с хорошей выправкой, отличали его завидное здоровье и то спокойствие и уверенность, которые так ценил в людях возмужавший Арсений. И судил он о делах своей армии четко, смело. И глядел на Фрунзе большими серыми глазами, не уводя их в сторону. И захлопал в ладоши, когда с площади ушла последняя колонна.
— Браво, Михаил Васильевич! Вы сумели создать прекрасные части! Да разве можно с ними отступать за Волгу!..
Вечером Троцкий созвал в губернском комитете партии широкое совещание. Он дал высказаться Фрунзе по поводу его плана контрудара, но своего мнения не определил и ночью отбыл в Симбирск в штаб Восточного фронта. Фрунзе, Куйбышева и Тухачевского не пригласили.
Но на другой день нарком по прямому проводу обратился лишь с одним вопросом: могут ли Фрунзе и Куйбышев взять на себя ответственность за отказ от гражданской и военной эвакуации Самары?
Они ответили утвердительно. Но их возмутило, что и после такого категорического ответа не последовало одобрения плана контрудара. И они тотчас же снеслись с Лениным и сообщили ему о странном поведении Троцкого, который не утверждает единственно возможный план победы.
Центральный Комитет партии в тот же день предложил наркому обороны не стеснять инициативы Фрунзе и передать в его распоряжение южную половину Восточного фронта. 10 апреля 1919 года Троцкий подписал в Симбирске приказ о назначении Фрунзе командующим Южной группы войск расширенного состава. Теперь у Михаила Васильевича было четыре армии: Туркестанская, 1-я, 4-я и 5-я. А в Реввоенсовете группы — Валериан Куйбышев и Федор Новицкий.
— Ну, Валериан Владимирович! Ну, Федор Федорович! Теперь у нас руки развязаны, план готов, дело — за пустяком: сломать хребет адмиралу!.. Я еду на станцию Кинель, вы остаетесь душой армии в Самаре… Но не будем обольщаться: пока все не сделано, значит ничего не сделано!..
Фрунзе не сомневался в Тухачевском: молодой командарм одобрил план контрудара и почти ежедневно присылал донесения о том, как он реорганизует свою армию и поднимает в ней боевой дух. Не вызывал сомнений и Зиновьев, которому была передана Туркестанская армия. Но неожиданно заартачился Гай, возглавлявший 1-ю армию.
11 апреля он заявил Фрунзе по телеграфу:
— Пятая армия отступает энергично, и никакие мои маневры делу помочь не смогут. Я нахожу нужным спасти армию отступлением. Базировать мне на Бузулук и Самару уже поздно. Каждую минуту ко мне обращаются начдивы с просьбой разрешить отступление… Я иного выхода не нахожу и снимаю с себя всякую ответственность.
— Я осуждаю панические настроения в ваших частях, они нетерпимы, и их надо срочно ликвидировать. А вам указываю: вы подчиненный мне командир и не имеете никакого права снимать с себя ответственность в такой решающий момент. И не ссылайтесь на весеннюю распутицу: она в одинаковой мере сказывается и на противнике…
Фрунзе терпеливо объяснил Гаю, что вот-вот начнется удар очень сильной группы; этот удар остановит нажим противника на 5-ю армию и решит его судьбу. И что Центральный Комитет партии мобилизует сейчас лучших работников на Восточный фронт.
— Еще раз повторяю, что положение отнюдь не таково, чтобы поддаваться панике, — диктовал Фрунзе. — Выполняйте неуклонно раз принятый план, и я надеюсь, что мы с вами увидим крушение надежд противника. Я кончил. Ожидаю от ваших войск исполнения долга и приказа…
На пороге переговорной показался Куйбышев. Фрунзе передал ему ленту.
— Что с ним, Валериан Владимирович? Что-то я не узнаю вашего друга. Он же командир отличный, и его Железная дивизия недавно была украшением армии.
— Он очень экспансивен, Михаил Васильевич. Кругом неудачи, да еще мутят воду в дивизиях и в полках его боевые дружки. И не было над ним крепкой руки в последнее время, а вас он еще не знает. Но я не сомневаюсь в его доблести, дайте только срок!
— Пусть сбудутся ваши предсказания! Но во главе ударной группы я все же поставил Зиновьева: с ним не надо объясняться, он понимает меня с полуслова…
Но фактически пришлось собрать для контрудара по Колчаку три группы: в центре, у Бузулука, — Зиновьев, справа — Гай, слева — Чапаев.
Разведка донесла, что наконец-то удалось достигнуть превосходства сил против белых на основном направлении и в решающий момент.
Но начинать было трудно: реки разбушевались в половодье; в вязком черноземе застревали по ступицы армейские повозки и орудийные лафеты. И бойцы не успевали обсушиться за ночь в хатах или у костров.
Конечно, и у врага не лучше! И если он воевал в традициях старых русских генералов, можно было предполагать, что его части какое-то время будут топтаться на месте.
Но не это было главным. Как говорится, даже папаха командующего не знала о его сомнениях: он еще не решил, куда обрушить свои войска для решающего удара. Был уже подписан секретный приказ № 021 от 10 апреля 1919 года, где подробно расписывалась дислокация войск. Но Фрунзе не торопился разослать его в армии и в дивизии.
И вдруг все сомнения решила одна ночь, 18 апреля. Чапаевские разведчики из 218-го полка перехватили в селе Карамзихе трех колчаковских вестовых, которые везли два оперативных приказа Колчака. Чапаев быстро сообразил, сколь важны для Фрунзе перехваченные документы, и немедленно вызвал его к прямому проводу.
— Дорогая добыча, товарищ командующий! Армия Ханжина растянулась по фронту на двести семьдесят верст от Волго-Бугульминской железной дороги до тракта Стерлитамак — Оренбург…
— Погодите, Василий Иванович, гляну на карту!
Быстро прошел по кабинету, в красно-синюю «клумбу» воткнул два больших белых флажка и продиктовал телеграфисту:
— Продолжайте!
— От Ратчины до Бугуруслана болтается лишь Шестой Уральский корпус по фронту в сто шестьдесят верст. Между его дивизиями и соседним Третьим Уральским корпусом неминуемо должен быть разрыв верст в пятьдесят. Вот бы ударить в эту дыру и с тыла растрепать оба корпуса!..
Многие запомнили Фрунзе в ту ночь. Он был подобен художнику, который в счастливом озарении увидел, как хороша композиция заветной его картины. И каждый мазок ложится уверенно, точно. Но напряжение сил достигло предела: командарм накидал кучу окурков, два-три раза пил соду. Сиротинский послал за доктором, вызвали Софью Алексеевну. И пожалуй, только одна она поняла, что не болен муж, а озарен картиной предстоящей битвы, которую в условиях нечеловеческих готовил он все последние месяцы. Она увидела в глазах его и страшное волнение мужественного бойца и чистую — по-детски — радость. Ведь это был волшебный миг: на плечи Фрунзе легла ответственность за судьбы новой России — разбить и уничтожить самого сильного врага Советской власти…
— Однако, Соня, ты иди! — Он подал ей пальто, обнял за плечи и проводил до двери. — Тут дело не женское. И прости, что я не могу уделить тебе и одной минуты!..
И тотчас же величие задачи обернулось будничным делом штаба. Все завертелось под знаком
