изменения.
Молодому воину все это казалось очень нудным. Он успел уже прийти в себя и стремился домой, ведь он не был там много месяцев, с тех самых пор как отправился в Лондон. Но только он один мог рассказать об устройстве форта Луисберг и что-то подсказать генералам, рвавшимся в бой. И потому его присутствие в Бостоне, и участие в бесконечных обсуждениях было необходимо.
Он понимал, что это его долг. Кроме того, была еще одна причина, по которой он не мог вернуться домой. На руке у него все еще стояло клеймо изменника, и пока это клеймо не будет стерто, ему нельзя возвращаться в земли сенеков.
Бригадный генерал Уилсон понимал, какие чувства бушевали в груди молодого индейца, и сочувствовал ему.
– Ренно, – как-то сказал он, – мы не поблагодарили тебя, как ты того заслуживаешь, потому что просто невозможно высказать, как мы, и не только мы, но и многие будущие поколения, обязаны тебе. То, что тебе удалось сделать и в Англии, и в Луисберге, позволит нам защитить колонии. Губернатор Шерли подписал указ, по которому ты становишься полноправным гражданином колонии Массачусетс, но это лишь малая толика того, что мы можем для тебя сделать. Прояви терпение, и скоро ты получишь награду.
Прибыли командующие других колоний и тоже принялись расспрашивать Ренно о защитных сооружениях Луисберга. По-настоящему высоко оценил вклад Ренно командующий ополчением от Виргинии полковник Остин Ридли. Высокий, сухощавый, раньше времени поседевший виргинец более четверти века имел дело с индейскими племенами. С одними из них он дружил, с другими воевал.
– Ничего удивительного, что Ренно сумел добиться таких результатов, – сказал он однажды вечером Эндрю Уилсону. – С одной стороны, он истинный индеец, но с другой – он белый. Вы не знаете, кто его настоящие родители?
– Кое-кто поговаривал, что родители его погибли во время Великой резни в форте Спрингфилд много лет тому назад, но это всего лишь догадки. Я пришел к выводу, что это ровным счетом ничего не значит. Независимо от того, белый он или индеец, у него все качества прирожденного лидера. Должен признаться вам, я благодарю Всевышнего за то, что Ренно на нашей стороне.
– Аминь, – подхватил Остин Ридли.
Как-то утром после осмотра только что законченного макета Луисберга военачальники приступили к обсуждению планов транспортировки людей, орудий, лошадей и припасов к острову Кейп-Бретон. Ренно не принимал участия в обсуждениях, но его не отпустили, и он отошел к окну и принялся рассматривать поле Коммон.
Окно было открыто, дул ветерок, и в воздухе пахло весной. Уже пробивалась свежая зеленая травка, на ветках деревьев распускались первые листочки. Ренно так тосковал по дому, что у него защемило сердце.
В дверь постучали, и адъютант впустил вновь прибывшего. В зал вошел Гонка, великий сахем союза ирокезов, в головном уборе из перьев и в богато украшенном плаще из бизоньей шкуры.
Эндрю Уилсон посмеивался, глядя на удивленного Ренно.
Отец видел только сына, сын отца. Лица их ничего не выражали, они стояли молча и пристально смотрели в глаза друг другу. Потом они подошли ближе и так же молча пожали друг другу руки, по индейскому обычаю выше локтя. По тому, как Гонка крепко стиснул его руку, Ренно понял, что отец очень ему рад.
Великому сахему представили военачальников, которых он еще не знал, после этого он спокойно отошел в угол зала и какое-то время тихо разговаривал с Эндрю Уилсоном. Бригадный генерал что-то шепнул адъютанту, и тот поспешно вышел из зала.
Спустя короткое время Эндрю Уилсон объявил:
– Гонка и его сын не виделись с момента возвращения Ренно с Кейп-Бретона. Все вы понимаете, что им есть о чем поговорить. Великий сахем присоединится к нам после обеда.
Ренно провел отца в свою комнату, он не представлял, куда еще можно пойти. Он очень удивился, что в камине горит огонь, – ведь на улице было уже тепло. И вдруг Ренно понял: прежде чем говорить, им нужно совершить важнейший обряд.
Гонка не тратил времени даром. Он сразу подошел к огню, взял металлические щипцы, которыми пользовались все английские колонисты, и вытащил из огня раскаленную головню.
Ренно без промедления вытянул вперед руку. Отец и сын, не отрываясь, смотрели, как новый ожог стирает с ладони молодого воина позорное клеймо изменника.
Боль была такая, что у Ренно перехватило дыхание, но он даже не пошевелился, и лицо его ничего не выражало. Боль – дело преходящее, и поддаваться ей не следовало. Теперь он снова станет самим собой, и сердце у Ренно готово было выпрыгнуть из груди от радости, а все внутри пело. Он вспомнил о ястребах, которые появлялись в трудные минуты его жизни, парили в небе, когда он сражался в бою. Ренно знал, что они и сейчас с ним, они помогают ему выдержать и эту боль, не отдернуть руку, не закричать.
Наконец Гонка швырнул раскаленную головню назад в камин. После этого он повернулся к Ренно:
– С этим покончено. Приветствую тебя, Ренно.
– Приветствую тебя, отец.
Через несколько минут в комнату вошел личный врач губернатора, которого прислал бригадный генерал Уилсон. Гонка и Ренно сидели, скрестив ноги, на полу и спокойно беседовали, не обращая никакого внимания на страшную рану на руке молодого воина.
С большим трудом врач убедил Ренно, что руку необходимо подлечить. Индейцы потрясающий народ: ни сын, ни отец и виду не подавали, будто только что произошло нечто из ряда вон выходящее.
Позже Ренно вместе с Гонкой вышел на поле Коммон. Молодой воин шагал так легко, как не ходил все время, пока носил на руке клеймо предателя.
На поле его ждал еще один сюрприз. Там стояли палатки воинов-сенеков, которые прибыли вместе с великим сахемом.
Первым навстречу Гонке и Ренно вышел Сунайи, осанистый, седой военный вождь, потом один за другим подошли все старшие воины, вслед за ними остальные. Из всех один Эличи не сумел скрыть своей радости.
Сам Ренно был несказанно счастлив. Брат передал ему боевые краски сенеков, которые Ренно не имел права носить столько долгих недель. Он быстро раскрасил лицо и тело и, наконец, снова ощутил себя настоящим сенека. Потом, вместе с остальными воинами он сел у костра, на котором готовилась пища. Простая пища сенеков показалась ему вкуснее всего, что он ел за последние месяцы. И только воины, которым доводилось выполнять опасные задания в одиночку, прекрасно понимали, почему Ренно ест больше остальных.
В течение последующей недели Гонка и Сунайи присутствовали на всех заседаниях военачальников- англичан. Ренно помогал с переводом и отвечал на все вопросы относительно форта Луисберг.
Наконец бесконечные совещания завершились, и сенеки могли возвращаться домой. Гонка пообещал привести в Бостон ирокезских воинов через три месяца, когда настанет время двинуться на Кейп-Бретон. Ренно так стремился домой, что великий сахем решил без промедления отправиться в путь. Они даже не стали заходить в форт Спрингфилд, чтобы не терять времени. Все время пути Ренно по утрам первым был на ногах, а вечером засыпал последним.
Волнение Ренно все нарастало, пока они шли через земли могауков, а потом по территории, где он знал каждый холм, каждую речушку, каждую ямку в земле. Наконец наступил день, о котором он так долго мечтал: перед ними простирались кукурузные поля, в которых он играл еще мальчиком, а за полями высился частокол главного поселка сенеков.
Караульные ударили в барабаны, возвещая жителям селения о приближении отряда сахема, и все вышли, чтобы приветствовать Ренно. Воины вошли в селение друг за другом по одному, как было принято у сенеков. Ренно шел на почетном месте вслед за Гонкой и Сунайи. Маленькие дети подбегали к нему, чтобы просто дотронуться рукой, по селению с лаем носились собаки. Женщины молча поднимали руки в знак приветствия, а обитательницы длинного дома девушек открыто кокетничали с ним в надежде завоевать сердце молодого героя.
Демонстрируя умение стрелять из мушкетов, воины дали залп в воздух. Грохот огненных дубинок заглушил и бой барабанов, и крики детей.
