стоянка будет только в Бремерхафене. Он не зайдет ни в Хихон, ни в Булонь, а не захочет, так не остановится и в Саутгемптоне. Если верить слухам, капитан полагал, что плавает по вражеским водам и его долг — в целости и сохранности привести немецкий корабль в родной немецкий порт без каких-либо международных осложнений. Вильгельм Фрейтаг с нетерпением ждал Булони — хоть бы скорей высадились эти студенты, и век бы их больше не видать, не говоря уже о миссис Тредуэл. Но и сейчас корабль, казалось, почти обезлюдел. Кроме Дэвида Скотта и Дженни, никто не сходил на берег — пассажиров предупредили, что, если у них нет в Виго неотложных дел, следует оставаться на борту, так как «Вера» должна до темноты снова выйти в море; что тому причиной: портовые правила, погода или забастовка докеров — им не объяснили. От казначея Дэвид узнал! что дальше от Виго до любого порта билетам одна цена и что теперь капитан вправе высадить пассажиров, где пожелает, или всех скопом отвезти в Бремерхафен.
— Если уж наш добрый капитан отдал приказ, он не потерпит, чтоб ему кто-то там возражал, — благодушно прибавил казначей. — Но уж в Саутгемптон-то, я так считаю, мы наверняка не зайдем.
— Что ж, я все равно собираюсь в Бремерхафен, — сказал Дэвид.
И Дженни мигом подхватила:
— Да, а там мы сможем получить испанские визы.
Дэвид промолчал. Они вышли на палубу, оба внутренне как-то странно смягчились, будто они незнакомы, встретились впервые и каждый сразу открыл в лице другого что-то очень милое. Недавняя вспышка ярости довела до белого каления все привычные мысли, взгляды и чувства, какие вызывала в Дэвиде Дженни, все это расплавилось, смешалось и теперь отливалось в какие-то совсем иные формы, до того новые, до того неожиданные, что он и сам себе показался другим, незнакомым; и та прежняя Дженни, которую он, как ему казалось, знал, вдруг исчезла. Молча он следил, как у него на глазах она превращается в совсем другое, неведомое существо — эту женщину он прежде не знал, быть может, он ее и не узнает никогда, и однако перед ним — та, кого он сам создал для себя, как раньше создал ту, прежнюю: из клочков и обрывков всего, о чем так сбивчиво, так бестолково мечталось. Они оперлись рядом на борт, руки их скользнули по перилам, нашли и тихо сжали одна другую.
— Как же мы решаемся вступить в этот недобрый мир без хранителей? — сказала Дженни. — Право, не знаю, кого на этот раз клясть, кто виноват — паршивенький мошенник-агент в Мехико говорил, что я могу получить французскую визу в любом порту, а этот старый враль казначей в Веракрусе, когда было еще не поздно, уверял, что мы не зайдем в Булонь, но не беда, мол, вы только поговорите в Виго с французским консулом…
— А я ничуть не огорчаюсь, — сказал Дэвид. — Мне все равно, где нас высадят, лишь бы рано или поздно нам с тобой где-нибудь высадиться вместе. Мне только этого и надо, Дженни, ангел, и ты ни о чем не беспокойся.
— А может, я сама виновата, — с притворно покаянным видом сказала Дженни и на минуту блаженно прижалась щекой к его рукаву. — Дэвид, лапочка, когда ты такой, я готова забраться на исконное место и опять сделаться твоим ребром!
— Ты мне больше нравишься такая, как есть, — сказал Дэвид.
Хоть я и не могу помешать тебе забираться в темные углы с другими мужчинами, прибавил он мысленно. Но когда-нибудь и это станет неважно, только поможет со всем покончить… А пока переменим тему.
— Да, тут мы явно не задержимся, — сказал он. — И здешний лоцман пойдет с нами до самого Хихона.
— Интересно, а тот лоцман благополучно вернулся на Тенерифе? — сказала Дженни.
— Лоцманы всегда возвращаются благополучно, — сказал Дэвид.
Между Виго и Хихоном, как оно здесь и положено, разыгралась непогода. Огромные валы вздымались, круто изгибались, громоздились гневными зелеными горами, внезапно рушились, за ними разверзались новые бездны. Еще не дойдя до Бискайского залива, «Вера» едва не сбилась с курса. Дженни не могла уснуть, почти до утра она просидела у иллюминатора, смотрела, как вспыхивают, кружатся и снова вспыхивают яркие огни огромных маяков на побережье. Да, Испания прекрасна, ей и во сне не снилась такая красота: суровый скалистый мыс, потом встает из вод огромное плоскогорье, дальше невысокие горы, словно зеленые-зеленые мшистые кочки, потом опять гневно вздымаются скалы, будто чьи-то яростные кулаки, но окрашены они мягко, отливают агатом, яшмой, кораллом, и над ними насупились громадные сердитые тучи.
Что же это прежде на меня нашло? — с недоумением спросила себя Дженни. Конечно, надо было ехать не куда-нибудь, а в Испанию. Мы едем прямо в Испанию, твердо пообещала она себе и все смотрела, как там, над бурными волнами, кружатся и вспыхивают огни маяков… хорошо бы запомнить их навсегда. А «Вера» вскинется на дыбы, словно заартачился конь-великан, взревет всеми своими моторами, так что кровь стынет в жилах, и опять очертя голову бросается вперед.
Когда они входили в Хихонскую гавань, за бортом раздались отрывистые вопли, и Фрейтаг высунулся в иллюминатор поглядеть, что происходит. «Вера» медленно, лениво поворачивалась. Вокруг вертелось с полдюжины лодчонок, а в них полно каких-то восторженных личностей — вопят, размахивают пестрыми шарфами, почти все повскакали с мест, того гляди опрокинут свои утлые скорлупки и пойдут ко дну. А вдоль причалов снова тянется аккуратный ряд неподвижных испанских судов, будто машины на автомобильной стоянке. После Фрейтаг прочитал на доске объявлений что здесь к всеобщей забастовке присоединились портовые эабочие и никто не разгружает прибывающие суда, с чем бь они ни пришли. Все выглядит уныло, гнетуще, и от крикунов, которые, раскачиваясь в лодках, шумно приветствую! корабль, никакого веселья, одна суматоха. Еще не успев толком выйти из гавани, «Вера» опять начала с маху зарываться носом, и доктор Шуман объяснил профессору Гуттену, что предстоит поистине классический переход, придется давать всем огромное количество снотворных и успокоительных — хорошо хоть, уже высадили весь народ с нижней палубы, это немалое облегчение. Профессор Гуттен воспользовался случаем и попросил каких-нибудь таблеток для жены, она страдает бессонницей.
В конце концов они все-таки остановились на рейде перед Булонью; была полночь, ревела в тумане сирена маяка, на полупустом корабле горели все огни, торопливо сновали матросы. Дженни накинула поверх халата длиннополое пальто, надела туфли на босу ногу и побежала к борту. В эту минуту к трапу нижней палубы мягко подошел французский лоцманский бот — маленькое, почти неосвещенное суденышко, на нем чуть позванивал небольшой колокол; Дженни перегнулась через перила и смотрела: в молчании — впервые за все время — соскочили на тесную палубу шестеро кубинских студентов. За ними спустилась миссис Тредуэл, протянув для надежности руку одному из моряков на боте, и, не оглядываясь, села спиной к кораблю, который покидала. Следом сошли жена мексиканского дипломата и няня-индианка с младенцем. Моряк взял ребенка у нее из рук, индианка ступила на скользкие, мокрые доски суденышка, мелькнули узкие босые ступни. Так приятно было слышать быструю, отрывистую, в нос, французскую речь, и так страстно, чуть не до тоски Дженни захотелось тоже оказаться на этом суденышке, а оно, позванивая колокольчиком, медленно вышло из круга света, отброшенного кораблем, и, чуть мерцая собственными скудными огнями, направилось к благословенным берегам Франции, к возлюбленному Городу Света… когда же она туда попадет? Дженни припала лбом к перилам и залилась слезами, потом бегом бросилась к себе в каюту. Эльза стояла у иллюминатора, она тотчас обернулась, спросила участливо:
— Что с вами, что случилось?
Дженни повесила пальто, достала из кармана платок.
— Ничего, — сказала она, — не беспокойтесь… просто настал мой черед!
В Саутгемптоне их встретил не пассажирский кратер, а просто таможенный катерок с официальными лицами. Ни один новый пассажир не поднялся на борт «Веры», и никто не сошел. Дженни едва не расхохоталась, ей вдруг ясно представилось потрясающее зрелище: Дэвид с напускной бодростью и с бешеными глазами на борту этого суденышка, которое уносит его к берегам Англии, а ведь они оба вовсе туда не собирались… На палубу «Веры» поднялся встрепанный, чумазый мальчонка с охапкой газет, но Дэвиду и Дженни не удалось купить у него газету: они не могли у него понять ни одного слова, а мальчик не понимал их. У них были только немецкие деньги, и Дэвид вложил в руку мальчонки шесть марок, тот на них посмотрел хмуро, недоверчиво, но назад не отдал, однако и газету им не дал.
— На каком языке говорит этот мальчик? — спросил Дэвид шедшего мимо молодого моряка.
— На английском, — на ходу бросил тот, не оборачиваясь.
