мне! Сиуатль, иди скорей! Двоится мир, ты там, на берегу другом. К тебе иду! Я перепрыгну. Я за тобою иду! Ай! Яаа! Ай! Яаа!
Солнечны и радужны все краски, но его глаза блистают еще ярче. Вещи движутся по кругу и в красной дымке исчезают.
— О Сиуатль, мы с тобой бессмертны! И для меня жива ты вечно, вечно юная! О Сиуатль! Пей со мною! И подавай сосуды с медом! Мир необычен, и пылает солнце. Даль горизонта радугой искрится. Красивы птицы в дивном оперенье, что в небо поднимаются высоко. Но туча вдруг передо мной сокрыла небо черной массой.
Тигр с севера, пятнистый, дочь сожравший, лезет все ближе к нам! Он прыгает и застит солнце! Я буду биться насмерть! Забью его до самой смерти! Я бесконечен, как небо Тулы, как облака и волны моря. Лик мой зелен, лик мой красен[33]. Братья-кокомы, дайте мне мантию из перьев и знаки все мои, мое большое знамя. Я за руку веду сыночка — маленький маисовый початок! Иду я с ним. А вот и Татле! Я веду и Татле тоже. Пусть знают люди братьев!
Где мой Акатль? Акатль! Ты возвести мое пришествие! Кремень подайте мне. Я разобью его, и пять осколков острых пусть поразят убийцу-тигра Титлакуана!
Как славно солнце греет краски тела молодого. Да, молод я, могуч. Я тот, кто прибыл. Я таков, каков я есть!
Ай! Яаа! Ин! Яаа! Инье! Ай!
Да, Я таков, каков я есть!
Я есть, я кто-то!
Пять наконечников кремневых всажу в хребет убийцы-тигра!
Пять наконечников кремневых его прикончат! Пять!
Ай! Яаа! Инай! Инье! Яаа!
Могуч, велик Кецалькоатль! Приносит он с востока ветер.
Дождь приносит, соединяет обе половины.
Я могуч, Се-Акатль Кецалькоатль! Я властелин обеих половин Вселенной.
О Тула, Тула, моя Тула! Ты будешь вечно жить!
Нет, ты не станешь грудою руин и праха!
Вот это солнце жаркое, горячее греть будет юность вечную твою.
О дочь! О Сиуатль! О Тула!
Ветер с востока! Пусть приходит ветер!
Ай! Яаа!
Кокомы верные мои! Несите вверх меня, летите! Велики и крепки мы, Се-Акатль! Из камня сделаны, шлифованного солнцем, ливнем, ветром!
Пусть дует ветер!
Пусть веет ветер!
Сумерки!
Ёальи Эекатль!
Вечер, ветер!
Испуганно народ смотрел, как он вопил со слугами своими пьяными. Большая маска красно-зеленая его лицо скрывала старое. Полунагой, он выставил на обозрение общее всю немощь тела своего. Он пожелал быть поднятым на Пирамиду, но паланкин кокомы взяли прежде, чем он вскарабкался туда, и он упал. Уэмак поднял его с земли и на руках унес, как малого ребенка, поняв, что Тулу не спасти. Пришел Тескатлипока!
Дня четыре без памяти лежал Кецалькоатль. Уэмак положил его в большой открытый саркофаг и там оставил. Сам пошел готовиться к защите Тулы. Титлакуан с войсками был уже неподалеку. С ним были Иумекатль и Койотлинауаль, всласть посмеялись оба над старцем пьяным.
На пятый день Кецалькоатль проснулся и сказал:
— Я допустил оплошность, родину покинув. И да смягчатся души тех, кто там остался. Пусть радуются жизни, песням те, кто веки вечные живет в родимых землях.
Услышали кокомы речь Кецалькоатля, заплакали и опечалились, а вскоре песню затянули:
— В чужих хоромах не нашлось богатых украшений для господина нашего. Не носит в волосах своих каменья драгоценные Кецалькоатль. Наверно, ждет его корабль праведный не здесь, а на путях иных. Пока он еще здесь, поплачем.
Кецалькоатль не плакал. Он долго молча размышлял. Потом сказал им:
— Корабль мой праведный, наверно, на иных путях. Пойду искать. Вернусь на берег. И уйду. Причиной войн и разрушений быть не хочу. Круг в бесконечности описан и замкнулся. Час пришел. Мой отец меня зовет. Пойду искать свой праведный ковчег. На берег снова возвращусь. Народ покину. Ухожу. Все кончено, всему конец.
Ушел он из пустого дома, былого Дома радости народной, оттуда, где так долго жил, где обитал Се- Акатль Кецалькоатль. Там созидал. Там опьянен был. И оттуда вышел, беспомощный и побежденный. Он велел все драгоценности из золота и серебра, из бирюзы, все украшения из раковин и перьев уничтожить. И в ночь на пятый день он, не замеченный никем, покинул Тулу. Вместе с ним отправились до берега морского пять юношей. На этот берег выброшен он был волной тому назад чуть более полувека — пятьдесят два года.
Слезы по белоснежной бороде катились на песок.
ПРОРОЧЕСТВО
Когда он проходил Каотитлан, там встретил дерево гигантское, иссохшее, корявое, казалось, на него похожее, и окрестил он исполина именем «Ауэуэте» — «Старец». Кокомы поняли, что он уходит навсегда, его догнали и пошли с ним вместе. Шли и играли на тонких флейтах и тихо били в барабаны.
Прошел он земли Тлалнепантлы, где отпечатки рук его на камне видят до сих пор. То место стало зваться Темакпалько.
Кокомы спрашивали:
— Господин, куда путь держишь?
— Я иду в Тлапалу. К востоку ее земли протянулись. Отец меня зовет. К нему иду.
— А Тула? Что с ней будет? Ты на кого ее бросаешь? Кто будет покаяние нести?
— Я потерял ее, — сказал Кецалькоатль, — и не могу теперь быть за нее в ответе. Все разом обернулось против. Все разом сгинуло. Мой час настал. Иду я к своему отцу, в край отчий возвращаюсь. Змей себя сам за хвост схватил, и время наступило пожрать ему себя.
Он отдыхал возле источника, зовущегося ныне Коапан — «Змеиная вода», и приказал в него все драгоценности и флейты бросить. Шел он меж гор заснеженных по имени Иштлаксиуатль и Попокатепетль. В горах замерзли многие его кокомы. В конце концов, с ним дальше побрели всего пять юношей. Прошел он по Чолуле, где люди встретили его, узнали и попросили с ними жить остаться. Но он не захотел, оставил за себя там юношу из тех, что шли за ним, и тот от имени его в Чолуле двадцать лет был жрецом Змеи Пернатой и прославлял дела и память добрую Кецалькоатля.
От места к месту и от грусти к грусти добрался он до берега морского, туда, где в море Коацакоалькос — река широкая — впадает. Дальше устья не захотел идти.
— Мой берег — здесь. Там, далеко — восток и отчий дом; туда иду, туда я возвращаюсь.
То было время зимнее, сверлящий ветер с севера нес стужу, холодом стегал. Он с юношами плот из стволов древесных долго мастерил. Хотел, чтобы стволы чешуйчатыми были, на змей похожими. И плот резной, змеиный сделан был.
В ночь перед отплытием поднялся ураган: свирепо ветер выл и гнал песок по берегу. Кецалькоатль чувствовал смертельную усталость. Наземь пал ничком, раскинул руки и землю целовал, кусал в отчаянье, а слезы мутные лились из тусклых глаз. Наверное, в последний раз он плакал здесь.
— Моя земля, земля чужая! Я на твоем краю, на берегу твоем последнем. И жизни собственной я тоже на краю, как раньше и как вечно! Время и звезды! Я уйду, как Се-Акатль. Он — в огне, а я — с водой. Вода и пламень! Я сейчас, закрыв глаза полуслепые, все вижу позади, но впереди не в состоянье ничего увидеть. О мир мой возмутившийся! О сын мой затерявшийся! И дочь моя пропавшая! И Тула, моя Тула, гибнущая в мраке. Скоро и я погибну. Я, утративший себя! Кецалькоатль, потерявший свое «я»!
