– И правильно. Тут везде полно света.
Катя посмотрела по сторонам. В здании школы дежурный свет горел только в коридоре на первом этаже, а в соседних пятиэтажных жилых домах бодрствовали, наверное, только законченные сетевые тусовщики. Единственный уцелевший в округе фонарь стоял где-то за углом школы, освещая кусок зеленого газона.
Где тут «полно света»?
– Тебя отругают дома? – спросил он.
– Не знаю. Наверно, отругают… Ну и пусть. Мне надоело быть хорошей девочкой.
– Хочешь быть плохой девчонкой?
Она не ответила, и Стас тут же прикусил язык. Вопрос прозвучал не очень. Какая, на фиг, «плохая девчонка» в шестнадцать лет с перспективой получения золотой медали и попыткой поступления в МГУ? Ее ожидало полное самоотречение и аскетизм.
Они обошли стадион, вышли на бетонную дорожку, ведущую к ее дому. Впереди тянулись два ряда гаражей. Они почти пришли – это была финишная прямая, вряд ли тут что-то могло их напугать, потому что окрашенные в серебро ворота гаражей неплохо отражали свет.
– Ну вот… – начал было Стас.
За спиной кто-то закашлялся.
Студент вздрогнул и рефлекторно прибавил шагу, хотя никаких поводов тому вроде бы не было. Его спутница тоже начала нервничать.
– Что? – спросила она.
Стас не ответил.
Сзади снова закашлялись.
Он обернулся. В свете бьющего от школы фонаря он увидел человеческий силуэт – картина, достойная фильма ужасов, эдакий «человек тьмы» в шляпе и с забинтованным лицом. Сейчас он сделает несколько шагов вперед, вынет из-за спины свой полукруглый тесак и начнет кромсать на мелкие лоскуты…
Ничего подобного Станислав, конечно, не увидел. Он ничего и не мог увидеть – фонарь слепил глаза. Он успел различить только шляпу и плащ. (Плащ жарким летом? Странно.) Потом Стас отвернулся.
– Что такое? – снова спросила Катя.
– Ничего страшного, просто прибавим шагу.
Они так и сделали… но далеко уйти не успели.
Они миновали всего три бокса, когда Стас упал. Он неожиданно остановился, отпустил руку девушки и сначала припал на колено, упершись руками в землю. Его начало рвать. Внутренности просто выворачивало наизнанку, спазмы следовали один за другим, и вскоре Стас потерял счет времени и потерялся в пространстве. Его просто рвало и рвало, и он уже не чувствовал, что из него что-то вываливается. Он рухнул наземь чуть в стороне от лужи собственной рвоты, завалился на бок, потом перевернулся на спину. Над ним теперь нависало черное, в каких-то серых пятнах небо. Абсолютно непроницаемое, без единой звездочки. Рвота прекратилась, но от этого легче не стало – перед глазами все плыло. Стас даже не пытался встать, потому что подумал, что умирает и дальнейшее сопротивление бесполезно.
В какие-то мгновения перед глазами пронеслись странные и неожиданные образы – мерцающий монитор компьютера, клавиатура, гамбургер… Какое-то женское лицо, наверное, его девушка, которую он бросил тысячу лет назад и имени которой даже не помнил… Потом бутылка пива, чья-то голая задница – он надеялся, что тоже женская, – а потом…
Потом над ним что-то нависло. Он уже почти впал в забытье, но нависший над ним силуэт он запомнил. Это было лицо в черной маске под широкополой шляпой. Какой-то сюр, подумал студент Станислав Елизаров и отключился…
– Что случилось с Катей? – спросил Баранов.
Стас пожал плечами:
– Не имею ни малейшего представления… Все это время, пока меня штормило, я ее даже не видел. Где она стояла, куда она делась, куда убежала и убежала ли – не знаю… Честно не знаю. И я до сих пор не знаю, что там произошло.
Баранов кивнул. Не верить парню оснований не было никаких, тем более что почерк нападавшего был ему знаком. Такое нарочно не придумаешь – чтобы оправдать свое бегство с места преступления, можно было сплести что-нибудь попроще.
– Что было дальше?
– А дальше я просто очнулся. Часов на руке не было, телефона не было… И людей поблизости тоже не было. Зато начинало светать. Я пролежал несколько часов, сильно замерз… Я встал и пошел домой. Это все.
– И судьбой девушки больше не интересовался?
Станислав ответил не сразу, поднял на мента полный вселенской скорби взгляд. Было ли ему стыдно? Да, пожалуй. Испытывал ли он угрызения совести? Несомненно. Но Катерине Соболевой от этого сейчас не легче.
– Я испугался, – выдавил Станислав. – Если бы вы были там, вы бы поняли. Если бы вы только видели это лицо…
Баранов покачал головой. Сейчас ему этот парень нравился значительно меньше, чем в начале разговора.
– Если бы ты знал, мальчик, какие лица мне приходилось видеть на своем веку, – с укоризной сказал он и повернулся к двери, собираясь уходить. – Больше ничего не хочешь сказать?
Стас медленно покачал головой. Потом как будто вспомнил:
– Погодите, есть кое-что еще… Несколько дней назад у меня почти повторился этот приступ, как тогда возле гаражей. Я упал возле уличного кафе недалеко от института.
– Ты кого-нибудь заметил поблизости?
– Нет, никого. Меня скрутило в какие-то секунды, я потерял сознание и очнулся только в больнице.
– И что сказали врачи?
Стас усмехнулся:
– Что нам слишком много задают.
– Понятно.
Баранов открыл дверь и вышел на лестничную площадку. Прежде чем уйти, он обернулся:
– Ты нам можешь понадобиться, студент, причем в самое ближайшее время. Ты готов?
Тон его не предполагал никаких возражений. И Стас не думал возражать – кивнул обреченно и грустно.
– Не смей выключать телефон, жди звонка и не уезжай из города.
Стас вздохнул.
– Значит, говоришь, шли через школьный стадион и гаражи?
– Угу.
– Все, до встречи.
– До свидания.
Михаил Поречников занимался звукорежиссером Алексеем Кузьмичевым. До начала съемок обязательно нужно было задать ему несколько вопросов, причем без свидетелей.
«Вопросов» – это, конечно, преувеличение. Вопросы ему уже когда-то задавали ребята из следственной бригады, и задавали со знанием дела, но толку от тех разговоров было чуть: Леша ничего не смог сообщить, кроме того, что почувствовал себя плохо, вышел в подсобное помещение и тэ дэ и тэ пэ. Да, Кремер права: они потеряли очень много времени впустую, говорить со свидетелями нужно было иначе и совсем другим людям.
Алексей сидел за столом в кабинете Маришки Садовской. Самой хозяйки на месте не было, вместо нее тут заправлял Миша.
– Алексей, мне нужно кое-что сделать, – сказал Михаил, становясь у него за спиной и разминая руки, словно гестаповский палач, – заранее прошу прощения.
Застенчивый от природы и немногословный парень в ожидании неприятной экзекуции покраснел до корней волос и начал ерзать на стуле.
